выразил святой папа (до самоотсекновения Католической церкви) Григорий Двоеслов: «При единстве веры Церкви не вредит различный обычай». За реформы стояли многие русские духовные люди – за реформы, но не за кровавую революцию, калечащую русскую самобытность, перекраивающую саму русскую душу на иноземный лад…
Все то, что происходило, понравиться русскому народу не могло ни при каких обстоятельствах – и вот еще одна зарисовка: «Посланные Никоном пытались отнимать силой, и тогда происходили драки, увечья, даже смертоубийства из-за книг. Из многих церквей мирские люди тайком брали старые книги и, как драгоценности, уносили с собой в леса, пустыни, в тундры отдаленного севера, куда бежали, спасаясь от никонианских новшеств». Ничего не напоминает? Мне – эпизод из книги С. Мельгунова «Красный террор в России». Разница между событиями – примерно 270 лет…
Неповиновение от единичных случаев в рамках отдельных семей и приходов постепенно перешло в массовое. Стоит вспомнить хотя бы Соловецкий монастырь, поднявший бунт и продержавшийся в осаде 8 лет – с 1668 по 1676 год!
«Огнем, да кнутом, да виселицей хотят веру утвердить! Которые Апостолы научили так? Не знаю! Мой Христос не приказал нашим Апостолам так учить, еже бы огнем, да кнутом, да виселицей в веру приводить!» – протопоп Аввакум отвечал за свои слова, когда писал так. Хотелось бы договориться с самого начала: мы будем априори верить всем его словам. «Житие» писалось в Пустозерске, большею частью в подземной тюрьме, где смерть могла прийти ежечасно – а перед ее лицом не лгут. И не фантазируют. Поэтому подлые ремарки историков «здесь Аввакум преувеличивает», а «там искажает факты» мы проигнорируем: искажать факты – это они мастера, а он был абсолютно правдивым современником, этот бесстрашный, несгибаемый, нежный и сентиментальный человек, прикармливавший мышей в своих периодических холодных подвальных клетях, – «бархатные комочки» по Несмелову – в клетях, где его самого, случалось, прикармливали ангелы…
Вспомним о чудесах, к которым сам Аввакум, похоже, относился как к обычным бытовым явлениям, и ничуть им не дивился, считая, что так и должно быть – а между тем, нам остается только поражаться тому, как близок к Богу был этот молитвенник. В собственных подвигах, читая о которых, немеешь от изумления, он не видит ровно ничего особенного и порой даже заходит дальше, чем можно: будучи подвижником и героем, не может понять в других не-подвижничества и не-героизма. Речь здесь идет о том эпизоде, когда два его родных сына, Иван и Прокопий, при угрозе немедленной казни дрогнули и перекрестились было по-новому. «…Не догадались венцов победных ухватити: испужався смерти, повинились», – сокрушается их отец и упрекает жену в том, что «…детей своих и забыла подкрепить, чтоб на виселицу пошли и с доброю дружиною умерли заодно Христа ради». К таким высотам духа до него поднимались лишь единицы из христианских первомучеников.
На филфаке университета «Житие» проходят сразу,