лошадям ушел! – доложили сразу несколько голосов.
– Побежали за ним? Ну так сбегайте кто-нибудь, чего стоите, как просватанные?
Толпа дрогнула: несколько отроков стали проталкиваться на волю и наперегонки пустились через городец к воротам высокого вала, составлявшего защиту Тархан-городца со стороны поля.
С других сторон мыс в укреплениях не нуждался: там его прикрывали два глубоких оврага и река Упа. Так хорошо огражденный самими богами, этот мыс был населен издавна, с тех времен, как первые люди сменили племя волотов. Пращуры Миравы и прочих обитателей Тархан-городца пришли сюда из Северской земли не так уж давно – всего четыре-пять поколений назад. Тогда на мысовом городище было пусто, но уже высился заросший кустами вал, отрезавший его от поля, а перед ним протянулся такой же заросший, заплывший ров. Только высокий могучий дуб стоял на краю вала, как страж покинутого места и хранитель памяти былых времен. Свое вселение деды начали с того, что принесли дубу жертвы, и поныне он служил здешним жителям мольбищем и святилищем. У него даже было имя – дуб Держимир, и под этим именем его поминали в заговорах как опору света белого.
Вал очистили и подновили, но тына поверх не поставили: на Упе не с кем было враждовать, лишь кое-где доживали немногочисленные остатки голяди. Возвели только высокий плетень – от волков, – поставленный ниже гребня вала с внешней стороны, так что он не мешал смотреть по сторонам. Когда рыли подполы, в Тархан-городце часто находили то черепки, то разные кости и обломки не пойми чего. Еще до свадьбы, той зимой, когда Мирава с Ольрадом стали встречаться на посиделках, он подарил ей подвесочку: четырехугольник из бронзы, где на верхнем углу была петелька, а на трех других что-то вроде цветочков с тремя лепестками. В серединке и на лепесточках сохранились остатки красной краски, гладкой и прочной, будто стекло. Она почти не потускнела, хоть и пролежала в земле невесть сколько лет. Ольрад сказал, что нашел еще отроком, когда строили их избу. В Веденецкой волости таких не делали, вещичка была наследком от сгинувшей голяди. Мирава и сейчас носила ее в ожерелье среди дорогих сердоликовых бусин, а Ольрад, бывало, касался красного сердечка подвески кончиками своих широких загрубелых пальцев и вздыхал, жалея, что тайна изготовления такой краски неведома ныне никому…
Неудивительно, что древняя голядь любила это место. Мирава жила здесь уже пять лет – с тех пор как вышла замуж, – но не уставала любоваться. Прямо от тархановских изб открывался широкий вид на Упу, луга, перелески; яркая зелень трав, более темная – кудрявых зарослей у воды, а на лугах виднеются белые, рыжие пятна пасущихся овец, коз, коров. К вечеру возвращался табун – более полусотни тархановских лошадей, гнедых, соловых и бело-рыжих. Была одна голубая кобылка – Ярдар, любитель лошадей, лето назад выменял ее в Светомле. Они входили в воду, позолоченную закатными лучами, пили, резвясь, гонялись друг за другом по берегу. Мирава, бывало, подолгу стояла, наблюдая за ними – прекрасными с их гладкими блестящими шкурами, будто ожившие цветы на длинных тонких