бы сущим адом, первый это прекрасно понимал и безумно, невероятно сильно, боялся даже вдумываться что было бы, не переведись маленький Ванька в их класс в далеком, скрытом за дымкой седьмом классе. Есенин научил Булгакова курить. Есенин научил Булгакова красиво говорить с девушками. Есенин научил Булгакова играть на гитаре. Да даже сейчас, когда каждый, казалось бы, идет своей дорогой, Касаткин сжимается от понимания этой невероятной связи между ним и его другом.
Всегда, абсолютно в любое время Касаткин чувствовал себя на голову ниже товарища. Вспомнить даже то, как Сашка начал встречаться с подругой Вани, терзая себя мыслями: «Как же так? Как можно любить меня, если рядом такой идеальный во всем Хеттский?».
Булгаков был из тех людей, в голове которых пустая и пыльная тюрьма для всех чувств и страхов. А за решеткой мерцала эта слащавая улыбка… Какой же стыд окутывал Сашку, когда он лишь задумывался о этой сущности своего сознания! Это невозможно и отвратительно, почему самый близкий и любимый друг в голове кажется таким отвратительным и отдаленным призраком свободы? Есенин никогда не пытался быть лучше товарища, а наоборот хвалил и уважительно критиковал короткие стишки, защищал от обидчиков (черт, да даже они ничего не могли сделать против авторитета Ваньки), помогал чем мог с учебой, а сколько смешных произведений написал Хеттский, воспевая в них драгоценную дружбу с Касаткиным? Он не делал ничего плохого, он жил и мечтал!
Но и Сашка просто жил и мечтал. Мечтал хоть в чем-то опередить друга.
Он знал, он много раз видел во снах как старуха судьба в синем плаще сажает их вдвоем за стол высоко-высоко в космосе, среди голубых планет и звезд, от которых отвратительно слезятся глаза при долгом вглядывании, выкладывала на стол колоду карт и приказывала играть в покер. Булгаков всегда чертовски радовался тузам в своих руках, но в белых ладонях нагло смеющегося Есенина всегда оказывались джокеры. Хеттский смеялся, тыкал мастями в лицо и выкрикивал, что что бы Касаткин не делал, никогда не стать ему лучше своего друга!
И просыпался тогда черноволосый в поту, с вытаращенными глазами и смотрел вправо в сторону цветастой кровати Есенина, мирно дрыхнущего в столь поздний час. Иногда Ваня сидел за столом с романтично сияющей свечой, замечал встревоженного друга, садился рядом и говорил нечто настолько точное, что Саша успокаивался мгновенно. Он думал, что Хеттский знал все эти ужасные мысли Касаткина, ведь Ваня не мог ошибаться. Настоящий Есенин ни за что не сделал бы ему больно намеренно.
Для Булгакова, Есенин был богом.
Сам для себя черноволосый являлся беспощадной Арахной, решившей посоревноваться с великой богиней.
И вот, Ваня называет своим лучшим другом Коровьева? Неужели Булгаков был недостаточно хорош даже для такой никчемной роли лучшего друга?
Сигарета умерла. Сашка не стал жечь следующую, он сел в холодный угол старого балкона, выпрямил левую ногу, а правую поставил, оперев на белую стенку. Булгаков ненавидел