ложе, недовольно скрипнуло. Маленькая подвальная комната, опутанная проводами вдоль и поперек. Стены и потолок выкрашены в белый цвет, провода тянуться от кресла к стеклянной стене. За ней стоит режиссерский пульт и записывающая аппаратура. Запись.
Ричи подхватил меня под локоть и помог добраться до стеклянной стены. Я прислонился к ней спиной, игнорируя гневный крик режиссера, и помотал головой.
– Порядок, – хрипло сказал я, – Ричи, как там?
– Старик, десять единиц чувствительности по шкале Рейнолдса. Десять из десяти! Это купят. И я даже знаю, куда это пойдет. В парижском отделении сейчас запустили новую мелодраму с умопомрачительным бюджетом. Я успел посуетиться, – они возьму твою запись на пробу.
Я с сомнением покачал головой, оттолкнулся от стены и побрел к двери. Очень хотелось курить.
– Да что я говорю, – продолжал Ричи, – никаких проб! Старик они оторвут это пленку вместе с моими руками! О, как мне жалко мои руки.
Ричи довольно захихикал и хлопнул меня по плечу.
– Просматривая твои записи я вспоминаю великого Лоуренса. Твои сцены ничуть не хуже. Ты записывал этот фрагмент десять раз, и каждый раз ты привносил что-то новое. Какой надрыв! В следующий раз ты переплюнешь большого «Л», честное слово. Твоя сцена останется в веках.
Я остановился. Резко обернулся и ухватил Ричи за отвороты пиджака.
– Заткнись, – тихо сказал я, четко выговаривая каждую букву, – сегодня я потерял себя в одиннадцатый раз. Остался там. А Лоуренс, между прочим, умер в двадцать восемь лет, в клинике для душевнобольных.
Улыбка сползла с узких губ Ричарда. Он осторожно отвел мои дрожащие руки в сторону, подальше от своего драгоценного пиджака. Он не обиделся, но искренне расстроился – знал, как мне тяжело после каждого сеанса.
– Ладно, старик, – тихо сказал он, – тебе нужно отдохнуть. Давай я подброшу тебя домой.
Я отвернулся и зашагал по длинному коридору без дверей. Половина ламп в нем не горела, и я шагал из белой полосы в черную.
– Генрих, постой! – донеслось мне вслед. – Я договорился об одном просмотре в студии «Орион»! Завтра, после съемки последней серии «Любовь на побережье». Тебя будет записывать сам Дирт, представляешь? Вот и расслабишься. Прогонишь самое лучшее воспоминание, и тебе станет легче.
Я остановился и снова обернулся. Ричард догнал меня, и на его устах снова расцвела довольная улыбка. Да. Это просто работа. Ничего личного.
– Извини, Ричи, – сказал я, улыбаясь через силу. – Не хотел тебя обидеть.
– Все в порядке, старик! Я же не новичок, я знаю как тяжело сенсетивам после сеанса.
Улыбка получилась кривоватая. Я повернулся, и мы зашагали по коридору рядом – плечо к плечу. Сенсетив и его агент.
– Что с качеством? – спросил я, нащупывая в кармане пачку сигарет.
– Полный порядок, – заверил Ричард. – Сегодня Ламберт выложился на все сто, и аппаратура не подвела. Ни одной помарки. Все записалось идеально.
Я резко моргнул и замедлил