притянул головы совершенно к земле, так что у них глаза и ноздри налились кровью. Напрасно я восставал против этой его системы закладыванья: на все мои замечания он отвечал: “Господа так ездят, красивее этак!..” В настоящем случае я ничего уж не говорил, а только просил его, ради бога, не гнать лошадей, а ехать лёгкой рысью; он сначала как будто бы и послушался; но в нашем же поле, увидев, что идут из Утробина две молоденькие крестьянки, не мог удержаться и, вскрикнув: “Эх, вы, миленькие!” – понёсся что есть духу»[102]. Конечно, лошади – не Давыдовы, а барские. Кучер Давыд обрисован Писемским как «сильный бахвал и охотник до лошадей». По всему видно, что он и своих бы не слишком жалел, когда нужно было «проехать и пофорсить»[103]. Лошадям могло сильно доставаться от таких удальцов.
В романе Писемского «Тысяча душ» (1858) главный герой Калинович «тащился на сдаточных» в тарантасе из уездного городка в Москву. Севший к ним на одной из подмосковных станций новый ямщик был молодой парень, «недавно прогнанный с почтовой станции и всё ещё ездивший с колокольчиком». Ему дана выразительная характеристика: «В отношении лошадей он был каторга; как подобрал вожжи, так и начал распоряжаться». Это «распоряжаться» означало: вовсю нахлёстывать. Тарантас сильно затрясло. «У Калиновича, как ни поглощён он был своими грустными мыслями, закололо, наконец, бока.
– Что ж ты сломя голову скачешь? – проговорил он.
– Сердит я ездить-то, – отвечал извозчик…»[104]
В рассказе Писемского «Леший» (1853) наглядно представлены два простолюдина, которые держат себя с лошадьми очень по-разному. Вот дядя Захар – ему всего-то надо отправить домой лошадь, которую хотели было запрягать в тарантас, да передумали: «…Он вывел свою худощавую лошадёнку на половину улицы, снял с неё узду и, приговоря: “Ну, ступай, одёр экой!”, что есть силы стегнул её поводом по спине. Та, разумеется, побежала; но он и этим ещё не удовольствовался, а нагнал её и ещё раз хлестнул». Один из двух присутствовавших при этом чиновников, ради поездки которых лошадей и выбирали, был этой сценой недоволен:
«– Эй, ты, длинновязый, зачем ты лошадь бьёшь? – вскрикнул исправник.
– Что, бачка?
– За что ты бьёшь лошадь?
– Я, бачка, не бью её, а так только шугнул.
– Я тебе дам, шугнул! Эдакий лошадиный живодёр! Каждый год, сударь ты мой, лошади две заколотит… Только ты у меня загони эту лошадь, я с тобой справлюсь».
Случившийся там рыжий мужик одобрительно поддакнул: мол, Захар – «эдакой озорник на эту животинку, что и боже упаси!» Даже управитель барского имения, который, как потом выяснится, будет главным (и отрицательным) персонажем рассказа, за такое выказывал пренебрежение к мужикам: «Зверь бесчувственный, и тот больше понимает, чем этот народ, – заговорил он, – сколько им от меня внушений было, – на голове зарубил, что блажен человек иже и скоты милует… ничего в толк не берут!» Управителю возразил рыжий мужик: «Не все такие, – хоть бы и из нашего брата… може, во всей вотчине один такой и выискался». И действительно, второй тамошний мужичок, по словам