скажите мне, святой отец, о каком спасении души может идти речь, когда мать теряет своего ребенка? Когда она руки на себя готова наложить? Уж не хотите ли вы сказать, что она за это должна Бога благодарить? А здесь? Ведь и воровство, и мародерства, и убийства, и все остальное, что здесь происходит не от жиру, а оттого, что людям элементарно жрать нечего!
Священник стоял молча, а Балкин, выпустив пар, закончил свой монолог минорным тоном:
– Бросьте, святой отец. Свои проповеди оставьте бабулькам со свечками, а мне этого не надо. Идите к себе. Спокойной ночи.
Он стремительным шагом направился в направлении штаба. Ему было стыдно за то, что он сорвался и поэтому хотел поскорее скрыться с глаз. Какой-то человек подскочил к нему со своей бумаженцией – полковник только мельком взглянул на документ и снова разразился криком, выясняя, где тот целый день шлялся, и требуя, чтобы каждый занимался своим делом и в положенное время. Но всё же подпись поставил и в еще более скверном расположении духа удалился в палатку.
Василий стоял и, глядя на покойных, обдумывал слова полковника. Тела лежали рядком, ничем не прикрытые. Скудный свет от лампочки, освещавшей въезд на склад, почти не захватывал их, но луна неплохо справлялась с этой задачей сама. В картине этой ничего примечательного для него уже не было: каждый день он видел подобную картину. Чувствительный до чужой боли Василий уже привык к ней. Нет, ему не было наплевать на все эти жертвы, но он был как лесник, углублявшийся в былые дебри сгоревшего леса – сначала мучительно страдавший от вида почерневших голых стволов, но постепенно свыкнувшийся с печальным зрелищем, более не терзая себя поминутным осознанием случившегося. Жалеть нужно было живых. Ведь именно им сейчас приходилось труднее всего.
Взгляд священника зацепился на теле справа: среди тёмных ночных красок оно выделялось своей одеждой – желтоватой, как потускневшее солнце. Святой отец медленно подошел к убитому и взглянул в его лицо. Как и в тот памятный день перед ним с закрытыми глазами лежал паренёк – тот, которого нашел Василий под обломками.
Василий тоскливо глядел на него, а в голове его блуждала мысль о том, что весь его дар, все чудеса медицины здесь ничем не помогут. Ведь они ровным счётом ничего не меняли. Спасённые люди продолжали страдать и гибнуть. «Хорошо. Теперь его жизнь в безопасности…» – вспомнились слова врача.
«Какая чушь!» – подумал священник и поднял к небу глаза.
– Господи, за что ты меня так испытываешь?
Василий залез в палатку и попытался уснуть, но сон не шёл. Повертевшись час, он выбрался наружу и прошёлся по лагерю между палатками. Свежий воздух придавал легкость дыханию и мыслям. Василий пошёл в другую сторону, сделал крюк, вернулся назад. Сна так и не было, а возбуждение только возрастало. Проходя мимо склада, Василий замедлил шаг и, глядя на забор, попытался представить жизнь людей, вынудившую их пойти на этот поступок. Странно, но до этого сытый, одетый, согретый и имеющий кров хотя бы в виде палатки, он наивно полагал, что этим же обладают все, что нужно только