но пообещал выделить на подмогу двоих казаков, сведущих в плотницком деле.
Кораблекрушение
Струг заложили в конце апреля, в семи верстах от гарнизона, на берегу реки, несущей свои воды в Ламское* море. Лес для постройки готовили там же. Чтобы не тратить драгоценное время и силы на переходы, ночевали на «верфи». Из наносника – сухих стволов, выброшенных на косу, – соорудили временную хижину.
Вставали чуть свет. Работа, в предвкушении новой жизни, спорилась. Солнце, ненадолго прятавшееся за цепью синих гор, каждое утро спешило вскарабкаться повыше и выплеснуть потоки света и тепла на корабелов и оживающую тайгу. Из-под снега вытаивали гроздья темно-красной брусники, оголялись влажными лысинами береговые валуны. От обнажавшейся земли поднимался пряный теплый парок. Южные склоны усеяли скромные первоцветы. Пение птиц и журчание сотен ручейков сливались в один торжественный гимн, славящий новый цикл жизни.
Радуясь весне, казаки распевали дедовские песни:
Жаворонки, прилетите,
Красну весну принесите!
Нам зима надоела, весь хлеб переела!
Всю куделю перепряла,
Всю солому перемяла…
Питались тетеревами, токовавшими в соседнем березняке. Волнительно было входить в эту рощу ранним утром, когда она наполнялась брачными песнями петухов с характерным глухим шипением на конце: «чу-фыш,
чу-фыш». Им, робкими чистыми переливами, отвечали курочки: «кр-лью, кр-лью».
Доверчивые птицы, несмотря на ежедневные потери, и не думали покидать рощицу. Облепив ветки, сидели-висели, кто боком, кто вверх ногами, и часами склевывали разбухшие почки. Вытягивая после выстрела шеи, они удивленно вертели головами и слетали с дерева лишь, когда стрелок выходил из укрытия, чтобы поднять очередного петуха с лирообразным хвостом. Курочек не стреляли – им скоро высиживать потомство.
Доски для бортов и брусья для остова будущего судна распускали на козлах. Брусья складывали в большую яму, обмазанную глиной и заполненную речной водой. Потом в костре докрасна калили крупные валуны и сталкивали их в неё. Пробыв в горячей воде пару часов, лиственничные брусья становились гибкими и податливыми. Из них на специальных упорах гнули каркас, а согнув, стягивали верёвками и укладывали для просушки. Когда брус высыхал, он сохранял установленный изгиб навечно.
Работалось дружно, с настроением. И как-то так выходило, что любое дело, любая заготовка получались с первого раза. Казаки были отменными плотниками и управлялись топором не хуже, чем шашкой. Доски в борта ложились одна к одной, словно влитые. Когда струг подсох, его просмолили: дно сплошь, а борта по стыкам. На края бортов приладили упоры для весел-гребей и установили мачту. Квадратный парус приготовили, но решили пока не ставить – на речке в нём нужды не будет.
Команда состояла из восьми человек: штабс-капитан Тиньков, есаул Суворов, ротмистр Пастухов, мичман Темный, поручик Орлов, юнкер Хлебников и два унтер-офицера – близнецы Овечкины.
Отплыли в Вознесение,