еще что-то упало, и по голове, по волосам, по лицу потекло что-то отвратительно липкое…
Господи, за что мне это! Что я всем вам сделала!..
Я хотела закричать, но, как тогда, много лет назад, горло перехватило мучительным спазмом, и не то что кричать – я не могла толком даже вздохнуть. И тут накатил жуткий страх, что сейчас я просто перестану дышать – и умру.
Тут где-то рядом раздался добрый ворчливый голос Порфирьича:
– Подожди, Верунчик, не трепыхайся, сейчас я тебя оттуда высвобожу… да не дергайся ты, ты мне так только мешаешь!
Легко сказать – не трепыхайся!
Я чувствовала себя как рыба, выброшенная на берег. Вот сейчас, сейчас… я просто не смогу больше сделать ни одного вдоха и тогда… тогда все кончится…
Но тут в темном коконе образовался просвет, я смогла наконец вдохнуть и увидела славное круглое лицо Порфирьича. Сердце потихоньку успокаивалось, воздух в этой темной комнате показался мне таким свежим, как будто я сижу с чашкой кофе под полосатым тентом и смотрю на утреннее море.
Я готова была расцеловать старого фотографа.
– Порфирьич, миленький, спасибо…
– Да что ты, что ты! – Он осторожно высвобождал меня из пыльного кокона балдахина и вдруг удивленно отстранился – Ох ты, что это у тебя с головой?
– А что такое?
Вместо ответа он протянул мне маленькое зеркальце (у Порфирьича всегда под рукой находится все, что нужно).
Я взглянула в зеркальце…
Собственное отражение меня никогда особенно не радовало – бледное лицо, вечно испуганные глаза, редкие, словно выгоревшие брови. Как говорит мама – бледная немочь, зеленое привидение. Но сейчас я превзошла саму себя.
Мои волосы были покрыты какой-то осклизлой зеленоватой субстанцией, они слиплись и превратились в противные зеленые сосульки, свисающие по сторонам лица.
Волосы у меня средней длины, потому что мама говорит, что такое безобразие нужно скрывать, то есть убирать в хвост, а лучше – в узел. Вот я и убираю их в кичку, чтобы не мешали и не лезли в глаза.
Теперь же от возни под балдахином резинки свалились, и на голове моей четко просматривалось самое настоящее воронье гнездо. Причем не весной, а в конце лета, когда птенцы уже вылетели из гнезда, и оно брошено и не прибрано.
– Господи, что это? – выдохнула я в ужасе.
– Это, видимо, рабочие клей оставили, – деловито сообщил заместитель директора. – Торопились закончить инсталляцию и не убрали за собой… я им поставлю на вид…
Я почувствовала, что последние силы оставляют меня, и опустилась прямо на пол.
Ну за что, за что мне это?
А ведь начинался этот день не так уж плохо, не хуже, чем любой другой. А может, и лучше.
Я пришла на работу, как всегда, одной из первых, забилась в свой уголок и тихонько принялась редактировать очередную статью.
Работаю я в маленькой, мало кому известной еженедельной городской газете, которая называется по имени одной из главных рек нашего города