мы едем? – спросил я девушку, увлёкшуюся внутренним диалогом со своим зеркальным отражением.
– В Регистратуру ВКП(б).
– Регистратуру чего?
– Верховного Комиссариата Психиатрической больницы, – расшифровала моя милая проводница. – Звучит, конечно, не фонтан, но это чисто для служебного пользования. В обычных разговорах эта аббревиатура вообще-то запрещена, но с учётом вашей новой должности…
Мне показалось, что лифт поднимается слишком долго! В иной компании я бы заскулил!
18.
– Странно… – Девушка демонстративно поправила грудь. – А мы думали, Вий Гоголевич проинструктировал вас более детально!
– Кто-кто?
Не знаю, но почему-то произнесённое ею имя вызвало у меня такое чувство, будто меня застали врасплох в момент рукоблудства!
– Важный Специалист, направивший вас к нам. – Алконост общалась со мною через зеркало, казалось, будь её воля, она бы закрепила этот способ общения как единственно возможный. – Сегодня вы ужинаете в компании с самим Добрыней Никитичем! Ваши документы уже у него на столе.
– Простите… – Я с трудом удерживался, чтобы не расхохотаться, – с кем я ужинаю?
– Это всё, что я могу вам сказать. Скоро всё узнаете сами.
Лифт мягко затормозил прямо напротив двери с надписью «Верховный Комиссар». «Наверное, – подумал я, – внутри меня ожидает парень в выцветшей застиранной гимнастёрке, стоптанных пыльных сапогах и непременно с огромным маузером на ремне через плечо!»
– Ну да, – усмехнулась провидица, – Как бы, не так!
Она постучалась в дверь и нам разрешили войти.
Добрыня, мать его, Никитич, как он сам представился при первом знакомстве, вполне соответствовал своему имени! Он, и впрямь был огромен – где-то метра два с половиной! Помимо внушительных физических кондиций хозяин кабинета запоминался открытым простым лицом хлебороба средней полосы с волнистыми льняными волосами и привычкой стыдливо прикусывать нижнюю губу. С высоким ростом гармонично уживались широкие плечи и огромные ладони, каждая – с моё лицо! На великане ладно сидел тёмно-синий костюм, пошитый не самым последним портным, и, не смотря на кой-какие огрехи, придавал всей его фигуре вид человека, хорошо знающего себе цену.
Теперь про огрехи. Местами пиджак был заметно помят, местами – порезан, на лацкане красовалось застарелое пятно, оставленное то ли раздавленным томатом, то ли большим количеством кошачьего помёта. На воротнике рубашки, хоть и под галстуком, но всёже отлично просматривался подтёк от красного вина, а на одной из брючин в районе колена виднелся свеженаложенный шов. Одна неисправность имелась также и на лице комиссара, одна, но зато какая! Столь впечатляющих, а, главное, таких полихромных синяков, радующих всеми цветами радуги, я в жизни не встречал, его не мог скрыть даже густой слой тонального крема и пудры, может, поэтому Добрыня Никитич предпочитал