.

их сам, можно стерпеть. Но бывает друг, товарищ или того, кто назывался таким или которого ты принимал как брата, родного человека, сделает что-то такое, что он исчезает из твоей жизни. Превращается в пустое место. Голый ноль. Ты смотришь, а его нет. Нет совсем. Он перестает существовать для тебя, даже незнакомый прохожий имеет больший вес. Он твой друг, а исчезает как вид из окна поезда, ты даже никогда не поедешь по этому пути и даже случайно глазком не увидишь, то, что было тебе дорого. Дорого недавно, но не теперь! Все переменилось. Воронежа больше нет, друга больше нет, добрых воспоминаний тоже. То есть все разрушилось и превратилось в прах. Потому что тебя обманули! Провели! Использовали! И не важно, прав ли, по сути, твой друг или не прав. Имел ли он на это веские основания или нет. Для тебя он больше не существует. И это уже данность. Аксиома, не требующая доказательств.

      Соседние дома казались безжизненными. Ни в одном из них не горел свет, не теплилась жизнь. Тусклые звезды светили холодно и безучастно. Легкий ветерок качал ветки кустов и было очень тихо.

      Скрипнула аккуратно дверь, вышел Юра. Встал в сторонке. Долго молчал, наконец выпалил:

      – Ну, соврал! Подлец! Думал уедешь и концы в воду! А видишь, как получилось! Не надо было столько пить. Ну, давай я тебе половину отдам! Мне не жалко!

      – Ничего не надо! – твердо отрезал Данила. – Не денег же ради. Мать твою жалел. А как рассказывал красиво?!

      – Гм-м! Да-а – а! – протянул он и ломая спички закурил, глядя в сторону.

      – Поеду я, не буду ждать утра, – выдал Данила созревшее решение.

      – Куда же ты ночью? – не мало удивился Юра.

      – На вокзале переночую! – мрачно заявил Данила.

      – Оставайся друг, – понурив голову попросил он. – Извини.

      – Решил уже, – сухо обрезал Данила.

      – Может хочешь, чтобы я деньги этому петуху отдал с его диаспорой? Это справедливо будет?

      – Ничего я не хочу, – холодно процедил Данила.

      – Эти КМ-ки, если хочешь знать, в свободной продаже никогда и не были. Все ворованное с заводов, военных частей. Сколько техники разукомплектовали, в негодность привели из-за этого, а они на вершине этого синдиката. Все сливки им! По ним давно тюрьма плачет.

      – Да что ты как на митинге, – усмехнулся Данила. – Поеду я.

      – Сильно обиделся?!

      – Живи как знаешь! – без холодка, без эмоций, бросил он. – Это твоя жизнь.

      – Ну, возьми хоть на дорожку… полтишок сверху?!

      – Лишнее это.

      – Оденешься как человек. Где врачам занесешь, … на таблетки останется?

      – Я все сказал.

      – Ну, и вали! «долбанутый» на всю голову. Три извилины! Сам виноват! Но имей в виду, – грозно добавил он, – ляпнешь, где… меня никто не видел, я от всего откажусь, сам на себя статью накатаешь.

      – Не переживай! – усмехнулся Данила. – Не ляпну.

      Данила неспешной походкой пошел к калитке. Неожиданно увидел быструю тень, отделившуюся от дома. Его на выходе догнала