собственную неспособность оборвать разговор. Но тут неожиданно выпалила: – И вообще, сгинь, сволочь!
Оно вырвалось само.
– Сгинуть? – Стас вскинул брови. В его глазах мелькнула обида. – Я что, по-твоему, нечистая сила?
– Еще какая. – Марьяна могла бы сотни раз повторить свой отчаянный выкрик ненависти, но вместо этого тихо сказала (боже, как она смаковала эти слова): – Либо ты уходишь, либо через две минуты я вызываю полицию и говорю, что смерть Бежова – не несчастный случай.
Стас не сводил с нее глаз.
– Ты не веришь мне?
– Господи, Платов, – Марьяна покачала головой, – как ты живешь с такими моральными уродствами?
– Лично тебе я ничего плохого не делал.
– Ничего не делал? – Вот сейчас Марьяна была готова ему что-нибудь сломать.
Как он посмел такое забыть? Ей до сих пор снится Оборотень, и до сих пор она не находит сил избавиться от страха перед парнями, а ее обидчик даже не помнит, что ее обидел. Он не придал этому значения.
Марьяна сжала кулаки.
– Если для тебя смерть моего друга ничего не значит, то, может, ты вспомнишь, как… – она сглотнула, – навалился на меня, как чертов конь, и прижал к двери у себя в комнате?
Наконец она уловила в глазах Стаса смятение.
– Но это же… это же была легкомысленная выходка. Я же тогда извинился, я… я извинился же, извинился… черт… я ничего не сделал. – Платов выглядел растерянным, начал оправдываться, что совсем ему не свойственно. Он потер лоб и добавил: – Ты же никогда об этом не говорила.
– А что я должна была сказать? – поморщилась Марьяна. – Что-то вроде: «Стасик, ты до немоты напугал меня своим приступом половой озабоченности», – так я должна была сказать, чтобы ты все понял? Ты что, идиот совсем, чтобы этого без слов не понять?
Он побледнел, вся его напускная уверенность улетучилась.
– Но я же ничего не сделал, Мари… я же ничего не сделал… – Платов повторял это как заклинание.
Марьяна не собиралась больше выслушивать его лепет и тухлые оправдания прямиком из неуравновешенного пубертатного периода.
– Уходи, Стас, – отрезала она. – И больше не смей лезть ко мне со своим бредом. Уходи, я сказала.
Он помолчал, видимо свыкаясь с фактом поражения, и тихо спросил:
– Может, ты позволишь глянуть хотя бы на ее фотографии? Твоей тети. Или на ее вещи.
Марьяна покачала головой.
– Нет. Проваливай. И оставь меня и мою тетю в покое.
– Поверь, Марьяна, – тихо произнес Платов, – мне тоже не доставляет удовольствия тебя упрашивать и что-то тебе доказывать, но нас уже втянули во все… это.
Он снова сказал «нас», будто не мыслил себя без общества Марьяны Михайловой, будто они друзья и состоят в одной спортивной команде.
Стас постоял еще пару секунд, сверля Марьяну только ему свойственным взглядом – тяжелым, дробящим, настойчивым, – и пошел прочь.
Среди вереницы припаркованных у подъезда автомобилей мигнул фарами серебристый