скопцы в белых одеяниях сошлись на середину избы и запели. Их сильные чистые голоса слились воедино.
Аверьян, окаменев на кровати, с открытым ртом наблюдал за ритуалом. Голоса становились все сильнее, а лица все торжественнее. Они пели так вдохновенно и величественно, аж дух захватывало от невольного восхищения. Ему никогда в жизни не приходилось слышать ничего подобного, и он был просто потрясен происходящим.
Скопцы взялись за руки. Шаг за шагом их движения стали убыстряться, и вскоре они уже лихо отплясывали по всей избе так, что половицы жалобно скрипели и визжали. С «хождениями в духе», с самобичеванием, глоссолалиями и выкрикиваемыми пророчествами сектанты впали в состояние религиозного экстаза. Как безумные, они кружились по избе, размахивая руками. И пели, пели, пели!
Наблюдавший за радением Аверьян не заметил, как сам попал под влияние этого бешеного танца. Вначале он пытался только подпевать, но уже скоро ноги понесли его в центр танцующих, а возбуждение оказалось так велико, что заглушило все остальные чувства. Он стал частицей, вросшей в единое тело слившихся в экстазе сектантов, и был счастлив, словно находился не в казачьей избенке, а парил где-то высоко-высоко над землей, среди облаков, туч и звезд, подбираясь все ближе и ближе к ярко сияющему солнцу.
Калачев сладко потянулся и радостно улыбнулся. С наступлением утра началась новая жизнь. Точно вовсе не существовало никогда его страхов, переживаний и боли. Невероятное ощущение, которое Аверьян испытал во время ночного радения, вобрало в себя все плохое, что с ним когда-либо происходило.
Аверьян чувствовал по отношению к Сафронову, помимо всего прочего, сильнейшее любопытство. В Ивашке, без сомнения, жило зло: он всегда казался беспечным и неунывающим, но источал непонятную, неосязаемую черноту. Скопец вовсе не был таковым, каким хотел казаться.
– С добрым утрецом, голубок! – воскликнул хозяин, подходя к кровати. – По рылу твоему довольному зрю, што радение наше пришлося тебе по сердцу!
– Я полон восторга, – ответил Аверьян не лукавя. – Мне почудилось, што сам Хосподь сошел к нам с небес и выплясывал рядышком, громче всех ступая!
– Хосподь не с небес к нам сходит, а завсегда промеж нас, – ответил Ивашка назидательным тоном. – А ежели знать хотишь, то он в меня вселяется во время радения!
– В тебя? – округлил глаза Аверьян. – Да брешешь! Мыслимо ли энто?
– Ешо как мыслимо, – ухмыльнулся самодовольно Сафронов. – Кады сызнова радеть будем, ты полутше пригляди за мною. Вот опосля и обговорим, што глазоньки твое высмотрят.
– Дык я сам себя едва помню после радения! – вскричал Аверьян. – Вот токо очи продрал и, што случилося ночью, никак не вразумляю!
– А ты не пыжься, – улыбнулся Ивашка. – При радениях Хосподь все помыслы наши на себя заворачивает! Энто я верно тебе говорю, ибо Хосподь завсегда во мне в то время!
Они помолчали. Аверьян переваривал услышанное, а Сафронов, видимо, подбирал правильные слова для продолжения