никогда не могло произойти ничего подобного революции и войнам Бонапарта. Четыре миллиона жизней, подумать только! Какой мор, какая война унесла столько же? – глубоко спрятанные под нависшими бровями глаза цесаревича засверкали. – И что же мы видим? Союз – эту гарантию всеобщего мира – надо было лелеять, защищать и охранять как зеницу ока. Но своекорыстие некоторых членов, – собеседник готов был ткнуть толстым пальцем посла в грудь, будто тот был сам Меттерних, – своекорыстие некоторых членов подточило альянс изнутри. Ваш канцлер хвастался перед другими кабинетами влиянием на моего покойного брата. Выставлял его слабым, безвольным, внушаемым. Чего никогда не было. Вы оскорбили нас задолго до 14 декабря. Что же оставалось делать, кроме как послать вашей компании прощальный привет? – Константин сделал ручкой. – А теперь господин Меттерних готовит на польский престол своего кандидата.
Фикельмон обомлел. Он не думал, что цесаревич осведомлен о святая святых венской политики.
– Вы полагаете, у меня нет источников? – снисходительно пожал плечами собеседник. – Графиня Вонсович уже растрезвонила по всей Варшаве о своем грандиозном успехе в постели Наполеонова щенка, прошу прощения, будущего польского короля Франциска Первого, у нас с таким именем еще никого не было.
Какое бы унижение ни чувствовал посол, он почти машинально отметил это «у нас».
– Или вы думаете, что источников нет у моего брата? – продолжал цесаревич. – Как бы прост он ни был – а на самом деле мой брат совсем непрост, – такие шаги господина Меттерниха окончательно отвратят его от союза с Веной. Ваш канцлер сначала своим неумеренным хвастовством, а затем детским, недостойным великой державы коварством погубил дело жизни моего покойного благодетеля, незабвенного Александра, которого я не постесняюсь назвать Александром Великим. Монархом Мира, а не Войны. – Константин потряс перед лицом гостя руками, а затем совсем спокойно, будто и не бесновался секунду назад, спросил: – И вы полагаете, будто я прощу вам это?
Фикельмон был озадачен. Если великий князь, и даже сам император, знают о герцоге Рейхштадтском, то есть ли у замыслов Меттерниха будущее? Не следует ли все в отношениях держав начинать с чистого листа? Даже не пытаясь апеллировать к вчерашним договоренностям?
– Принципы Священного союза крепки в каждом из моих братьев, – сказал Константин. – Россия предпочла не вольнодумство греков тишине и покою Европы, а свой интерес слишком явно выпяченному интересу Австрии. Только и всего. Судить ли человека на улице за то, что он предпочитает свою шубу желанию соседа согреться? Тем более за его счет.
Шарль-Луи мог бы согласиться. Но ведь и у его страны есть свои интересы.
– Вы можете ехать отсюда прямо в Петербург или остаться на коронацию, – криво усмехнулся цесаревич, – если туалеты жены позволяют. В любом случае вам придется говорить с моим братом напрямую, так, словно господин Меттерних не стоит за вашими плечами. Если Никс