амкнутой темноте – темноте, которая больше подходила забытому подвалу с холодными хромированными инструментами, а не вагону высокоскоростного поезда, несущемуся по извилистому подземному туннелю.
Да уж, ехать на метро было плохой идеей.
Под потолком замигали индикаторы питания, красный свет от них слабо осветил пыльные сидения и разрисованные граффити стены. Включились текстовые панели с названиями станций и линий, и поезд продолжил движение в красно-зеленой кислотной гамме. Шум в вагоне усилился, и я вытащила один наушник, чтобы прислушаться. На одно мгновение показалось, что поезд выворачивается и несется вниз, прямиком в механический цех с гигантами, тысячелетиями подвергающими пыткам поезда, чем-то провинившиеся перед великим Составом.
Во втором наушнике шум качающихся сосен смешивался с криками птиц – мелодия из цикла «звуки природы», которую я слушаю практически каждый день вот уже девять лет. Она на время притупляет мысль о том, как я не хочу идти.
За окном промелькнула станция, на которой поезд не остановился: она была так ярко освещена, что на секунду в вагоне тоже стало светло. Жаль, я сидела спиной к дверям и не успела рассмотреть, как она выглядит.
Следующая остановка – моя. Я вернула наушник на место, на прощанье осмотрела пустой вагон и нажала на кнопку открытия дверей.
По пути наверх, в город, мне встретилось три агитатора «Новой церкви». Весь пол в лифте был усыпан листовками, к стенам намертво прилипли флуоресцентные отпечатки с изображением Иисуса, и одному из них кто-то уже успел нарисовать солнечные очки и пышную розовую шевелюру. Узкое пространство лифта давило со всех сторон и будто пыталось вложить мне в голову новую креационистскую концепцию, которая обещала облегчить мне жизнь.
Улица развернулась передо мной во всем своем аскетичном шарме: вокруг ничего не привлекало внимания, хотя это был развлекательный квартал. Мне пришлось пройти под фонарями и отбросить тень, почти сливающуюся с плиткой из-за серости и смазанных краев. Часто казалось, что это даже не тень человека, а просто пародия, как детские каракули, висящие на стене картинной галереи.
Плитка, равномерно выстилающая дорогу, оказалась двухцветной, и это открытие застало меня врасплох, потому что я представить себе не могла, кому понадобилось менять серую плитку на тандем серой с белой. Я довольно медленно продвигалась к входу в здание бывшего музея, потому что решила наступать только на белые квадраты, и каждое прикосновение моих фиолетовых туфель с блестками к серой поверхности награждало ноги разрядом тока. Я так хорошо представляла себе боль, что мне удавалось заставить свои нервные волокна передавать несуществующий импульс.
Соблазн развернуться и пойти обратно, даже по серой плитке, был настолько велик, что я остановилась у дверей и, держа руки в карманах пиджака, несколько раз глубоко вздохнула. Захотелось прокашляться, и я позволила своему горлу немного выбросить злость. Мой официальный выходной начался двенадцать часов назад, значит, осталось еще двенадцать на отдых, а потом надо возвращаться к работе.
– Ладно, два часа пытки и на весь следующий год свободна, – сказала я вслух, открывая дверь.
Боль пронзила позвоночник, обвила шею тисками и ударила вверх, в голову. Сосуды напряглись и начали разбухать, как попкорн в микроволновке. Я положила холодную ладонь на затылок и закрыла глаза, представляя себе, как лечу на высоте сотен метров над горным рельефом, плавно переходящим в речную долину с пещерами и водопадами, хотя в настоящих речных долинах не было ни того, ни другого. Да и настоящих речных долин уже давно не было.
Звук разбившегося стакана вернул меня на жесткий высокий стул у барной стойки, в темноту и бессмысленный шум. Бармен начал собирать с пола осколки. Мне захотелось отвернуться, будто на полу было не стекло, а останки инопланетного существа, сотканного из хрусталя, но я продолжала смотреть.
Шея заныла серьезно. Будто боль была единственным ее развлечением, лучшим способом напомнить о себе. Такое ощущение, что шейные позвонки и оплетающие их мышцы уже давно живут своей жизнью отдельно от моего тела, так что даже обезболивающие не оказывают на них никакого эффекта. Давно. То есть с того самого дня.
Боковым зрением я увидела, как прожекторы включились и подсветили сцену. Сейчас начнется. Какое-то время я сидела неподвижно, глядя в свой стакан с безалкогольной бурдой желто-зеленого цвета под названием «Стратосфера», боясь, что движение вызовет новый виток боли. Но когда заиграла музыка и я поняла, что меня ждет, я слезла со стула и, оставив на стойке свой напиток, направилась прямиком в VIP-зал. Там, на втором этаже, никакого шума не было, и мягкий, похожий на натуральный свет красных и золотистых ламп приятно обволакивал пространство. Дверь была, само собой, заперта. Я аккуратно постучала и прислушалась к голосам внутри.
– Симон? – позвала я. – Можно войти?
Дверь распахнулась, и охранник в идеально сидящем смокинге смерил меня взглядом – будто я с улицы пробралась сюда попрошайничать. Иногда, в редких случаях, мне жаль, что такие, как он не знают, кто я.
– Дайте ей пройти