было трудно произносить слово «папа». За годы ожидания не прошло ни одного дня, чтобы я об этом не мечтала. В моих фантазиях он всегда был рядом, когда я в этом нуждалась. Его защитная сила росла вместе с моей тоской, она проникала в его мускулы и делала его сильнее любого другого отца. Вновь и вновь я представляла, как произнесу это слово. Я знала: он в России. И больше ничего. В то время письма часто не доходили до адресата, это считалось нормой. Откуда еще он мог про меня узнать? Странная история: где-то в мире, очень далеко, живут его жена и дочь, которую он никогда не видел и не может себе представить.
– Почему мы не можем остаться одни?
– Так не пойдет.
– Но почему?
– Ада…
Наконец он на меня посмотрел.
– Кто тогда будет о тебе заботиться после школы? Готовить для тебя? И для меня?
– Ты.
– Мужчины не умеют готовить.
Он рассмеялся.
– Но мама говорит, ты можешь все.
– В плане домашнего хозяйства у меня обе руки левые, – смеялся он.
– Ты врешь, ты врешь! – закричала я. – Мама сказала, у тебя золотые руки, исцеляющие руки, и…
– Но только в клинике. Дома у меня обе левые.
Он перестал смеяться, намазал маслом кусок хлеба, положил сверху колбасу, быстрым движением разрезал бутерброд на две половины, сложил их и завернул в бумагу. Потом положил перекус в мой рюкзак. Вытер со стола крошки. Какая там неуклюжесть.
– Почему мы не можем жить вдвоем? Только ты и я.
Он посмотрел на меня непонимающе.
Неразлучники
Первая неделя пролетела быстро. По утрам я ходила в школу. Когда возвращалась, папа пытался сварганить что-нибудь съедобное. Словно в доказательство собственной непригодности, он провалил первую же попытку приготовить яичницу. После обеда он ложился вздремнуть. С этого момента я была предоставлена самой себе, пока вечером он не возвращался из клиники.
Как только он выходил за порог, я договаривалась о встрече с Ушкой. Я ужасно стыдилась, что меня бросила мать, и сочинила историю.
– Она уехала в Мадрид, к своей матери.
– Надолго?
– Понятия не имею. У нее какие-то дела. – Я попыталась перевести тему. – Твоя бабушка живет в Берлине?
– Нет, она погибла в войну, – сказала Ушка.
– Мою приговорили к смертной казни.
– Здесь, в Берлине?
– Нет, думаю, в Испании. Она была ана… Анархом, что-то такое.
– Анархисткой?
– Думаю, да. Но больше я ничего не знаю, – поспешила добавить я, опасаясь дальнейших расспросов. – У вас тоже никто об этом не говорит?
– Иногда, но не часто. Спрашивать тоже не хочется.
– Да, или?.. Просто это так… Странно.
Мы молча уставились перед собой.
– Знаешь Брижит Бардо? – спросила Ушка.
– Нет.
– Французская актриса. Безумно классная и красивая.
– Да?
– Фильмов с ней я еще не смотрела, но видела фото в журналах.
– И? – спросила