висели на спине.
Охранник по-прежнему смотрел на меня. Наверное, сравнивал с фотографией в паспорте.
– Это пятилетней давности снимок, – сказал я, – мне всего-то двадцать было.
– У вас еще что-то есть? Какие-нибудь другие документы, по которым вы – это вы?
Я покачал головой:
– Только паспорт взял.
Он еще раз взглянул на фотографию, словно надеялся получить ответ, после чего взял степлер и две светло-зеленые бумажки. Привычным движением прикрепил бумажки к свободным страничкам паспорта:
– Заполните вот это, – он протянул мне их.
– Где?
– Вот тут. Данные впишите.
– Я в том смысле, что… Где заполнить? У вас стол есть?
– Нет.
Я взял паспорта. Охранник оставил мой открытым на странице с зеленой бумажкой.
– А ручка есть у вас?
Я попытался изобразить улыбку, но охранник лишь огорченно покачал головой, не глядя мне в глаза.
– Моя куда-то подевалась, – добавил я.
Я солгал. Никуда она не девалась, просто стержень исписался. По пути сюда Лу на второй день принялась плакать и проплакала весь вечер. Закрыла лицо руками и всхлипывала. И я разрешил ей порисовать. Лу проводила тоненькие синие черточки на оборотной стороне старого конверта, который мы нашли по дороге. Она рисовала девочек в платьях, наполняла их юбочки цветом. И с такой силой налегала на стержень, что бумага рвалась.
Охранник порылся в стоявшей на земле коробке и вытащил потрескавшуюся синюю ручку.
– Потом вернете.
Бланки мне пришлось заполнять стоя. Положить паспорт было не на что. От этого буквы расползались и выглядели странновато. Я торопился. Рука дрожала. Профессия. Последнее место работы. Откуда мы следуем. Куда. Так куда же мы следуем?
«Страны, где есть вода, Давид, – твердила мне Анна, – вот куда нам надо». Чем суше становилась наша собственная страна, тем чаще Анна вспоминала о странах на севере, где дождь выпадал не только изредка в холодное время года, но также весной и летом. Где продолжительных засух не существовало. Где дела скорее обстоят наоборот, а дождь досаждает, потому что идет рука об руку с бурей. Где реки выходят из берегов, плотины рушатся, внезапно и бесповоротно.
«Почему они вообще плачут? – недоумевала Анна. – Вся вода в мире – их!»
У нас же только соленое море, уровень которого повышается. И еще у нас засуха. Это у нас вместо наводнения. Непрекращающаяся засуха. Сперва ее называли двухлетней, потом трехлетней, потом четырехлетней. Сейчас шел пятый год. Лето стало бесконечным.
Люди начали покидать Аржелес в прошлом году, осенью, но сами мы держались. У меня была работа, и бросить ее я не мог. Покинуть старую серую опреснительную станцию, превращающую морскую воду в пресную, я не мог.
Но электричество все чаще давало сбои, из магазинов исчезли продукты, город пустел и затихал. И делался жарче. Потому что чем сильнее иссушалась земля, тем жарче становился воздух. Раньше солнце тратило силы на то, чтобы выпаривать воду. Сейчас, когда влаги в земле больше