кинематографа, классический пример. Василий Макарович продемонстрировал мощь нашего искусства, которое часто приносит всякого рода огорчения. Он исполнил все, что надумал, наготовил, наработал.
Каждый режиссер знает, что это было, было, было… Но появляется книга, и жизнь продолжается, и кинематограф продолжается, опираясь на такого рода открытия, потому что, если их не будет по закону больших чисел возникать, то очень трудно и скучно будет жить. Одной техникой не возьмешь. Техника – хорошая штука, но живая душа надобна. Вот в чем дело. А она тут есть, причем она все растворяет могучей кислотой, все растворяет, всякого рода конъюнктурные соображения, те или иные поиски выгодных и удобных решений, борьбу за чистоту жанра.
Поди-ка разбери, что это за фильм – комедия, притча или повествование. Кто его знает. Жанр этот усложняется, путается, переплетается, и в этом все движение. Если мы его будем загонять в прокрустово ложе готовых решений, мы далеко не уйдем! Тут большой прорыв сделан в жизнь и внутренне все сливается.
Это все с душой сделано, все пропитано большою любовью к жизни и, в частности, к жизни, которую автор знает доподлинно, не понаслышке, не по плакату, а по существу. Хотя, если говорить по большому счету, деревенскую жизнь он лучше знает, чем городскую, и многое он делает с известной опаской, с серьезными размышлениями, здесь эта опаска в отношении города сказывается. Но разве в этом беда? Опять-таки, это признак огромной любви к своему делу.
А эти длинные пирушки – это такое торжество души мощного народа, душа играет! Сколько у нас всяких ансамблей существует, все у них отработано, а здесь показано – как птицы живут, живут перед аппаратом!
Вот такие на выдержку взятые подробности существования или скажем, свободный ход сценария. Где-то это доходит до каких-то пределов жанра.
Это история, например, с кофточкой. Ну и что? И так можно! Можно до смеха и буффонады поднять, а где-то внутренне смеяться. И это хорошо!
В общем, сложные связи, тонкие связи – штука неповторимая.
В этом смысле, играй Куравлев, была бы другая картина. В том-то и дело, что здесь автор играет. Боже ж мой, в конце концов, каждый делает свое дело: режиссер ставит, оператор снимает. Зачем все это путать? Зачем смешивать.
Кинематограф – искусство не менее лирическое, чем стихи. Если есть человек, который может все это растворить, – это огромное дело. Заставить так сыграть нельзя. Надо словами что-то объяснять. Есть режиссеры, которые заговаривают актера до смерти, имея в виду добиться всех тонкостей, которые живут в сознании режиссера.
Я видел материал месяца полтора назад. Он изменился колоссально, во многом даже неузнаваемо. И здесь надо отдать должное мастерству Василия Макаровича, который за полтора-два года, когда он замышлял, делал, большую проводил работу над своим мастерством. Поразительная работа, с точностью необыкновенной. Все заняли свои места.
Были претензии, мы говорили, мысли высказывались нужные и ненужные, в результате после этого периода, после большой работы