неудачи, да, и даже свою смерть должно быть очень удручающе. Ибо, если вы предвидите свою жизнь до конца, вы должны предвидеть час и условия своей смерти, не так ли?
– Совершенно верно, – последовал ответ. – Жизнь была бы очень рискованным делом, если бы мы не знали о ее пределе. Ваше незнание времени вашей смерти производит на нас впечатление как одна из самых печальных особенностей вашего бытия.
– А мы, – ответил я, – считаем его одним из самых милосердных.
– Предвидение вашей смерти, конечно, не предотвратило бы вашу смерть, – продолжал мой спутник, – но это избавило бы вас от тысячи смертей, от которых вы страдаете из-за неуверенности, можете ли вы безопасно рассчитывать на уходящий день. Дело не в смерти, которой вы умираете, а в тех многих смертях, которыми вы не умираете, которые омрачают ваше существование. Бедные существа с завязанными глазами, которыми вы являетесь, съеживающиеся на каждом шагу в ожидании удара, который, возможно, не наступит до старости, никогда не поднося чашу к губам со знанием, что вы будете жить, чтобы выпить ее, никогда не будучи уверенным, что снова встретите друга, с которым расстаетесь на час, в чьих сердцах не хватает счастья, чтобы прогнать холод вездесущего страха, какое представление вы можете составить о божественной безопасности, с которой мы наслаждаемся своей жизнью и жизнью других, тех, кого мы любим! У вас на Земле есть поговорка: "Завтра принадлежит Богу", но здесь завтра принадлежит нам, как и сегодня. Для вас, по какой-то непостижимой цели, Он считает нужным раздавать жизнь мгновение за мгновением, без уверенности, что каждое не будет последним. Нам Он дает сразу целую жизнь, пятьдесят, шестьдесят, семьдесят лет, – поистине божественный дар. Боюсь, такая жизнь, как ваша, не представляла бы для нас особой ценности, ибо такая жизнь, какой бы долгой она ни была, длится всего мгновение, поскольку это все, на что вы можете рассчитывать.
– И все же, – ответил я, – хотя знание продолжительности ваших жизней и может дать вам завидное чувство уверенности, в то время, когда конец далек, разве это не компенсируется ежедневно растущим бременем, с которым ожидание конца, по мере его приближения, должно порождать страх?
– Напротив, – последовал ответ, – смерть, никогда не вызывавшая страха, по мере приближения становится все более и более безразличной к умирающему. Смерть тяжела для тебя, потому что ты живешь прошлым. Все ваши знания, все ваши привязанности, все ваши интересы уходят корнями в прошлое, и по этой причине, по мере того как жизнь удлиняется, она усиливает свою власть над вами, а память становится более ценным достоянием. Мы, напротив, презираем прошлое и никогда не зацикливаемся на нем. Память у нас, далекая от того болезненного и чудовищного наполнения, каким она является у вас, является не более чем рудиментарной способностью. Мы живем всецело в будущем и настоящем. Что касается предвкушения и настоящего вкуса, то наши переживания, будь то приятные или болезненные, теряют интерес к тому времени,