до пятнадцати лет (т. е. до 1933–1934 гг. – А.О.) убежденным православным и полным врагом атеизма и коммунизма. Но затем, в ходе образования в советской школе, главным образом под влиянием философских трудов, которые нам давали, я испытал постепенное охлаждение к церкви. Храмы были закрыты, и казалось – навсегда. И было несколько студенческих лет, когда я считал себя марксистом» (59).
9 октября 1987 г. Александр Исаевич дал интервью корреспонденту журнала «Шпигель» Рудольфу Аугштайну и на его вопрос «до какого момента своей жизни вы считали себя, – конечно, не коммунистом, – а хорошим советским человеком?» ответил: «…Примерно до 17-летнего возраста я считал себя совершенно противоположным этому строю, этому государству» (60).
Семнадцать лет Сане исполнилось 11 декабря 1935 г. Следовательно, до последнего класса он «считал себя совершенно противоположным» советскому строю и «увлекся» марксизмом только в университете.
Эта же мысль прозвучала 23 мая 1989 г. в его интервью с Дэвидом Эйкманом для журнала «Тайм»: «Воспитан я был в семье своими старшими в христианском духе. И почти все школьные годы, так лет до шестнадцати-семнадцати, я сопротивлялся советскому воспитанию и не принимал его внутренне. И должен был скрывать свои убеждения. Но потом… лет с семнадцати – восемнадцати я действительно повернулся, внутренне, и стал, только с этого времени, марксистом, ленинистом» (61).
Итак, мы видим, что в разное время Александр Исаевич по-разному датировал свое превращение в «марксиста-лениниста». Разброс датировок от 1929–1930 гг. (одиннадцать лет) до 1936–1937 гг. (восемнадцать лет). Чем дольше он находился вдали от Родины, тем более стремился подчеркнуть кратковременность своих марксистских, атеистических «заблуждений».
Вопрос о времени превращения А. И. Солженицына из верующего в атеиста не праздный. От этого зависит оценка его и как пионера (с 1930 г.), и как комсомольца (с 1935–1936 гг.). Одно дело, если к концу 20-х годов он уже пережил идейный перелом. Тогда его вступление в пионеры и в комсомол можно рассматривать как логическое следствие идейной эволюции. Другое дело, если к этому времени он продолжал еще исповедовать прежние взгляды. В таком случае перед нами факт приспособленчества.
Когда же Александр Исаевич кривил душой? В детстве, надевая на себя пионерский галстук? В юности, вместе со всеми присягая на верность заветам Ильича? Или же много позднее, призывая других «жить не по лжи» и одновременно в угоду западному читателю искажая свое прошлое?
Ответ на эти вопросы, по всей видимости, дает поэма «Дороженька», в которой мы можем прочитать следующие строки:
«Лозунги, песни, салюты не меркли:
“Красный Кантон!.. Всеобщая в Англии!”.
Тетя водила тогда меня в церковь
И толковала Евангелие.
“В бой за всемирный Октябрь!” – в восторге
Мы у костров пионерских кричали…
В землю зарыт офицерский Георгий —
Папин, и Анна с мечами.
Жарко-костровый, бледно-лампадный
Рос