этого навыки накрепко въелись в христианские мозги.
И, в свое время, в мозги, которые едва ли были христианскими.
К XVIII в. церковь уже давно лишилась монополии на представление священных текстов для изучения учеными. Модель истории, продвинутая Евсевием, которая прослеживала в прошлом проявление целей Бога, начала изживать себя. В масштабном повествовании об упадке и крушении Римской империи английский историк XVIII в. Эдуард Гиббон подверг препарированию ряд самых почитаемых трудов поздней Античности. Единственный недостаток этих весьма привлекательных сочинений, писал он, – это недостаток правды и здравого смысла34. Таким образом, он насмешливо отверг труды одного выдающегося святого. И все же его ироничный тон был всего лишь предвестником обнаженного скептицизма, с которым начиная с XIX в. и далее подвергался безжалостному анатомированию практически каждый догмат христианской веры. Потрясение для все еще набожной европейской публики оказалось воистину сейсмическим. В 1863 г., когда бывший семинарист по имени Эрнест Ренан отважился опубликовать биографию Иисуса, в которой главный герой рассматривался не как Бог, а как обычный человек, ничем не отличающийся от любого другого, один из критиков, пришедший в ужас, назвал книгу вторым распятием Господа Нашего35. Книга в одночасье стала бестселлером. Пусть она оказалась скандальной, но, как выяснилось, европейская публика к этому отнеслась весьма спокойно.
Разумеется, под микроскоп была помещена не только жизнь Христа. За четыре года до опубликования книги Ренана Чарлз Дарвин обнародовал свой эпохальный труд «О происхождении видов», подразумевавший, что библейский рассказ о творении, мягко говоря, далек от правды. И джинн скептицизма оказался выпущенным из бутылки. Время показало, что на христианском Западе не будет возврата к привычке подвергать научному исследованию то, что тысячелетиями считалось священным миром Бога. На протяжении всего XIX в. в тихих библиотеках германских теологических департаментов теологи корпели над страницами Библии, грызя священные тексты, словно термиты. Они объявили, что первые пять книг были написаны вовсе не Моисеем, как традиционно считалось, а были собраны из разных источников (то, что Моисей не мог быть автором первых пяти книг Библии, впервые заключил еще в XI в. иудейский врач при мусульманском дворе в Испании). Дело даже не только в этом. Все эти источники почти наверняка были написаны спустя много веков после описанных в книгах событий. Получилось, что Моисея сделали глашатаем законов, которые он, вероятнее всего, никогда не произносил, если, разумеется, он вообще существовал. Библейское полотно трещало по всем швам, и некоторые теологи начали тревожиться из-за последствий. «Остается только подвесить начало иудейской истории, – мрачно заметил один немецкий теолог, – не на великие творения Моисея, а на воздушное ничто»36.
Тем временем, пока европейские теологи раздергивали и штопали библейское полотно,