материнский сад с лучшими розами и орхидеями остроухой земли! Этих-то, экспериментаторов-то, понятно – там могут хоть пару столетий где-то шляться старые и молодые, группами и в одиночку, никто и не заметит. Но подозревается, что всё-таки где-то выжили. А вот эти, чопорные…
Худая рука, человеческая, судя по всполоху примеченной однослойной ауры, заползла мне в карман, осторожно нащупывая медные и кремниевые кругляши, и, приняв за монеты – я из них надаивал золотые и серебряные – робко потянула наверх.
Я серьёзно жмяхнул по ореху, сделав вид, будто и не приметил. Лапу невидимую протянул к знакомому болотцу в приграничье.
«Выручай-ка, Лес! Одолжи лягуху или жабуху!»
Худой парнишка в одежде с неясной красною вышивкою по рукавам, предплечьям и вороту – и грязная, и узорами как во многих народах Белого края простолюдины носят – отойдя, внезапно завопил, запрыгал. Рубашка у него, изнутри, как раз над верёвочным, полуистёртым, грязным поясом радостно задрыгалась в разные стороны. Тело, насколько я помню, от шкурок их приятно холодило.
И простолюдины, пришедшие обсудить новую вылазку чернореченского короля к врагам, и купцы, торопливо ларцы по столам к груди своей придвинувшие, оживившиеся их охранники с любопытством покосились на метущегося между столов и орущего юношу в дрыгающей рубахе. Кто-то заботливо подножку выдвинул.
– Да чтоб тебя… – носом шмыгнув, воришка на колени поднялся. – Медведи разодрали!
Рубашка у него уже не дрыгалась. Эх, опять мне Лес родной привечать да прощение выуживать.
– А нечего было воровать! – проворчал темноволосый, курносый, не высокого роста мужчина, оторвавшийся из-за стола за купцами.
Пойманный на месте преступления парень испуганно на него поглядел, первым делом отметив ножны с двуручным мечом да кинжалов двое у пояса, вторым – мускулистые руки, видные из-за закатанных по плечи рукавов. И, вскочив, поспешил отсюда вывалиться. Правда, до порога почти уже дошёл, как оживилась под рубашкою, на спине уже скакуха, мокренькая достаточно. Парень в ужасе завопил, захлопал, забил себя по спине. Из рукавов медяки да три серебряных сворованные вывалились. Да мои медные и кремниевые кругляши. Люди в едальне мрачно затихли. Он оглянулся, добро упавшее у ног приметил. И медные мои основы, на глазах темнеющие и покрывавшиеся зеленью. Что-то я не рассчитал из сочетания меди искусственной с жабьей или лягушачьей мочой, слизью или кровью. А, нет, хм, серебряные да кремниевые пластинки кровавыми каплями пошли. Ворюга предпочёл торопливо за порог вывалиться.
– И тут дерьмо это! – скривился подножку сделавший ему.
– А что ты хочешь: Черноречье же, – ухмыльнулся русоволосый.
Даже выглядевшие самыми нищими уныло отвернулись от денег, отмеченных прикосновением рук алхимиков. На всякий случай. Ан нет, парнишка-разносчик торопливо мимо с подносом прошмыгнул, подспоткнулся, поднос накренился… он и подхватил, не уронив до пола, и куда-то испарились вслед за ним выроненные воришкою монеты.
Я уныло клацнул по следующему ореху моей добычею,