билось усталое сердце. Не смогла. Не сберегла! А если бы я из лесу успела?.. А если бы я на неделе прошлой пошла на заре да под дождём искать эти листы?! Высадила бы их у нас на дворе… но… поздно.
– Как ты в одиночку будешь копать ей могилу? – староста не отставал, но и не помогал.
Я родную ношу всё-таки выронила, рухнула в миг следующий возле. Лоб разодрав да локоть об песок и дорожную пыль.
– Как ты с людьми-то жить теперь будешь? Баба ничейная! Мужика не охомутавшая того, захожего!
– Он был мне… – но сил уже не было говорить.
Да и не разобралась я, как говорить о том, кто уютным сделал дом и дни эти, кто тепло и уютно всему учил, истории рассказывал интересные эти… и ушёл. И сейчас я тащила тело родственницы единственной ласковой со мной в одиночку. И люди смеялись над ней и надо мной. А он не пришёл! Он ничего не сказал в защиту заснувшей матери моей! И не сказал, что я вела себя по-приличному! Он просто… ушёл! Когда мне уже так не хотелось, чтобы он уходил!..
– Да не надо мне объяснять-то! – староста о дуб облокотился, смотря на меня сверху вниз, руки скрестив на широкой груди. – Мужик захожий, о тебе и матери ничего не слыхивал. А как рассказывать стали – не поверил. Мне вот… – вздохнул вдруг, рукою проведя по лицу. – Мне вот едва не сломал нос. Не удержала его, дура. Но, понятное дело, что пыталась удержать.
– Я понять не могу, – кулаками, поморщившись, упёрлась в дорожную пыль, поднялась на одно колено, – вы помочь хотите али издеваетесь?
– Я сказать хочу, что женщине смирной надо быть. Покладистой. Тихой. Мнение своё, ежели отличное, при себе удерживать. Не сбегать, ежели опорочена, а кто-то всё-таки подошёл, – староста отвернулся, снова руки скрещивая на груди.
– То есть, Хренло этот на всю деревню меня дурой и козою с детства звал, всем, местным и неместным, на ярмарке любой говорил, что я – худшая из женщин мира целого али нашей всей деревни, чести рвался меня лишить, а я ещё… – резко выдохнула, вскочила, сжимая кулаки. – А я ещё и должна быть с ним любезной?! Почему вы требуете от меня того, что от дочери своей и от племянницы своей не требуете?!
– Баб в Черноречье много, – мужчина седеющий от дуба отлепился да обратно в сторону дома своего пошёл, – девиц много да вдов. Ежели кроме дома старого да огорода нету у тебя за душой ничего – надо быть смирной, ласковой быть, ежели хоть один мужик к тебе подошёл.
– Да он меня… он меня звал…
– А у тебя всё равно выхода нету.
Но пройдя несколько шагов – я уже маму смогла на себя поднять и взвалить, шаг сделала – староста проворчал, уже со стороны:
– С родственниками ты не ладишь, слава у тебя мерзкая, нрав ещё плохой. Если травами тебя лекарь тот сманил – если честно – иди в соседние деревни к тамошним травникам, учись. Дом продай али оставь, иногда с огорода кормиться. Но девка ты известная в наших краях, поди ещё, поуговаривай бабку какую-нибудь одинокую, коли ей травы рвать да о травах говорить силы ещё есть, а по хозяйству руки уже и не двигаются. Но нашто бабе молодой