времени на сантименты.
В жилище Чудновского я никогда не был и поначалу потерялся в сером интерьере его квартиры. Проскочив в дверной проем, я сразу оказался в большом зале, засеянном вещественными доказательствами из полицейского участка. У своих ног я увидел завернутый в авоську револьвер, очень похожий на тот, из которого юный гимназист Петличкин около трех недель назад убил своего приятеля во время безумной попойки. Я вспомнил, что буквально вчера полицмейстер был вынужден освободить этого гимназиста из-под стражи, потому что револьвер загадочным образом исчез из камеры с вещественными доказательствами. Несомненно, будь у меня время, я бы во всем разобрался, но текущее дело не терпело задержек. Пробежав мимо башен, составленных из пыльных папок, я наткнулся на темный силуэт Чудновского, который, будто призрак, материализовался из воздуха.
Его худощавое тело утопало в длинном тряпичном халате, а с головы свисал старомодный ночной колпак. Из-за этого колпака силуэт Алексея Николаевича напоминал увядающий стебель осоки.
В два шага я оказался рядом с полицмейстером и весьма вальяжно поприветствовал его: резко поднес ребро ладони к своему лбу и так же резко скинул ее к поясу.
– Алексей Николаевич, – в пустой комнате мой голос звучал как сломанная трещотка, – на Леворадикальной улице напали на женщину! Это имеет отношение к делу о Люберском маньяке!
Тело полицмейстера покачивалось взад-вперед, и мне показалось, что он пытается себя убаюкать. Но это предположение оказалось ошибочным, когда Чудновский, услышав слово “маньяк”, словно мокрый воробушек, встрепенулся, стряхивая с себя капли прерванного сна, и молча умчал в свою комнату переодеваться.
Когда он вышел обратно в большой зал, я пристально разглядывал заинтересовавший меня револьвер в авоське. Он безумно был схож с оружием того юного гимназиста: модель “Смит-Вессон”, на стволе та же гравировка “ГП” – Григорий Петличкин, надломленная “шпора” под спусковой скобой…
– Молодец, Какушкин, – торжественно обратился ко мне полицмейстер, сбив мои рассуждения. Он поднял с пола револьвер. – Весь вечер искал табельное оружие! Ненароком подумал, что опять потерял, как было неделю назад со служебным наганом…
Два раза хлопнув меня по плечу, Алексей Николаевич направился к выходу из квартиры. Через минуту мы уже сидели в повозке патрульного экипажа, который направлялся к месту преступления. Чудновский медленно крутил кончик своего уса и смотрел на усеянную светом от желтых фонарей дорогу. Моя тактичность, которая была привита в стенах Петербургской полицейской школы, не позволяла нарушить размышления старшего по званию, несмотря на то, что в данный момент было острой необходимостью посвятить полицмейстера в детали произошедшего на Леворадикальной улице преступления. Десять минут мы ехали молча, как вдруг Алексей Николаевич задал вопрос:
– Почему ты молчишь, Какушкин? Не хочешь меня посвятить в суть дела?
– Не хотелось прерывать ход ваших размышлений, господин полицмейстер, – как это нередко бывало, неожиданный вопрос Чудновского застал меня врасплох.
– Это хорошо, – Алексей Николаевич по-отечески взглянул на меня. – Эх, иногда я жалею, что не учился в полицейской школе. Те же навыки этикета пригодились бы мне сейчас. Буквально вчера утром, когда я выходил из булочной, в проходе столкнулся с милой бабулькой. Ну прям божий одуванчик: пышные белые волосы, синий сарафан в белый горошек, на поводке маленькая белоснежная болонка… С таких дам должны писать картины. Кхм… Так, о чем это я? А! И знаешь, что я ей сказал, когда мы столкнулись?
– Нет, господин полицмейстер, – ответил я, смутившись от того, что Алексей Николаевич начал говорить на отвлеченную тему.
– “Куда мчишь, дура старая”, – в голосе Чудновского промелькнула нотка досады за произнесенные слова. Он смолк на десяток секунд и добавил: – Да и лишним было бить ее по голове дубинкой…
– Вы ударили женщину?! – удивился я.
– Да ты что! – возмущенно ответил полицмейстер. – Ее собаку. Она начала тявкать, ну я и приложился слегка. Вот про это я и говорю тебе! Не хватает мне академического этикета!
– Ну…знаете… – я слегка заколебался перед ответом. – Если выпадет свободная минутка, я могу с вами позаниматься…
– О! Отличная мысль, Какушкин! – восторженно ответил Чудновский и я заметил, как он немного воодушевился этой идеей. Повернувшись ко мне всем корпусом, Алексей Николаевич заискивающе спросил: – Может быть стоило бабку дубинкой пригреть? Я тут подумал, а собака-то в чем была виновата?
– Не стоило вообще кого-то бить, – я удивился, когда услышал в своем голосе нескрываемое раздражение. Произошло это неожиданно, и мне сразу же захотелось извиниться перед Алексеем Николаевичем за этот оскорбительный тон, но он тут же отвернулся и смолк.
– Рассказывай обстоятельства случившегося, – произнес Чудновский, насупившись.
Обрадовавшись, что мы переходим к сути дела, я тут же задавил ноющее чувство вины и ответил:
– В двенадцать часов ночи городовой Просаков, как обычно, совершал обход