десятилетия. Я не поверил своим ушам, когда мне позвонили из ее школы, – не только потому, что она моя мать, но и зная ее характер. Да, она была вдовой, отец умер много лет назад, в трудные девяностые, но мать справлялась, она по-прежнему работала, не знаю, любили ли ее ученики, она была строгой, но уважали, или хотя бы боялись, точно. Неужто ей намекнули, что пора на пенсию? В конце концов, даже это не должно было стать причиной, у нее же были Илона и я.
Надо было позвонить сестре, но я никак не мог себя заставить. Илону мать, в отличие от меня, баловала, или потому, что она девочка, или потому, что младше. Мне приходилось все детство словно ходить по канату, ей же мать позволяла шалости. Когда Илона переехала в Лондон, мать была безутешна. «Неужели ты не можешь найти работу на родине?» Илона объясняла, что ей не нравится Таллин, что Лондон – метрополия, там совсем другая атмосфера, люди приветливые, воспитанные, не такое хамье, как эстонцы. В конце концов, мать сдалась, может, и потому, что поняла – дочь ей не переубедить.
Собравшись с духом, я отыскал в телефоне контакт Илоны. Она ответила немедленно, сразу после первого гудка. Я не стал ее подготавливать, выложил все сразу. Она онемела, затем заплакала и сквозь всхлипы спросила, почему мать это сделала? «Не знаю», – ответил я теми же словами, что директор школы на мой аналогичный вопрос.
– Когда похороны? – спросила Илона, немного успокоившись.
– Давай попробуем как можно быстрее.
– Я сейчас же займусь билетами на самолет.
Позвонив на работу, я сказал, что на этой неделе меня больше не будет: умерла мать и мне придется уехать из Таллина; факт самоубийства я скрыл, он казался постыдным. Выпив чашку кофе – аппетита не было, – я оделся и стал искать по карманам ключи от машины.
К вечеру дела были устроены: мать в морге, со священником и могильщиком все обговорено, и длинный стол в единственном более-менее приличном кафе нашего поселка зарезервирован. У меня не было ни малейшего желания оставаться здесь на ночь, но проехать второй раз за день сто пятьдесят километров не хватало сил – ни моральных, ни физических. Квартира матери была пуста, я даже не знал еще, кому она достанется, мне или Илоне, да и оставила ли мать завещание? Квартиру купил отец, после того как нас выставили из дома – колхоз дал ему приличное жилье, но затем пришла независимость, имущество вернули прежним хозяевам, и наш дом достался шведскому бизнесмену, сыну старого владельца, который выстроил там свою летнюю резиденцию. Для покупки квартиры отцу пришлось залезть в долги, они его и довели до могилы; последние несколько тысяч выплатил уже я из зарплаты своих первых трудовых лет.
Включив люстру, я обошел квартиру, в которой до сих пор чувствовалась аккуратная мамина рука: комнаты убраны, посуда вымыта, одежда – в шкафу. Мать позаботилась даже о том, чтобы ее быстро нашли, – она оставила дверь в подъезд приоткрытой, и, действительно, соседка, молодая женщина, утром заметила, сперва удивилась, затем на всякий случай окликнула, потом… У нее я тоже спросил, не догадывается ли она, почему мать так поступила, она ответила категорически: «Нет!», но добавила, что пару последних дней мать казалась немного не в себе, как будто что-то на нее давило. Соседка поинтересовалась, не случилось ли чего, но мать ответила, что все нормально, она просто подустала, конец учебного года дается все труднее. Настаивать соседка не стала, все знали, насколько замкнута мать. Днем я зашел и в школу, еще раз спросил у директрисы, неужели она не знает причину, может, у мамы на работе возникли проблемы? «Нет, – ответила директор твердо, – она была примером для молодых учителей». – «Дети ей не пакостили?» Она грустно улыбнулась: «Они никогда не посмели бы»
«Вдруг мать узнала, что она смертельно больна, – подумал я после этого разговора, – бывает ведь, что люди в таком положении, вместо того чтобы мучиться, кончают с собой». Я пошел к семейному врачу, у которого мать лечилась, но она развеяла мои подозрения: в последний раз мать приходила к ней в марте, грипп у нее осложнился гайморитом, но после курса антибиотиков она быстро поправилась. «Она была здоровая женщина», – сказала врач.
Я поставил чайник и сел за письменный стол матери. На нем лежала кипа тетрадей. Я открыл верхнюю – последней записью была контрольная по алгебре, по дате я установил, что она состоялась два дня назад, но что удивительно – мать не успела проверить работу, оценка отсутствовала. Просмотрев еще несколько тетрадей, я убедился, что все они в таком же состоянии. Я задумался – мать была известна своей добросовестностью, не в ее манере было медлить с проверкой контрольных работ; следовательно, что-то действительно случилось.
В ящике письменного стола, который я открыл, обнаружились разные бумаги: коммунальные договоры, гарантийные талоны, квитанции, немного наличных – но ничего такого, что пролило бы свет на трагедию. Завещания я не нашел.
Наклонившись, я с легким смущением включил компьютер, который стоял под столом. С тихим урчанием агрегат заработал. Я включил монитор, и скоро на нем замигали знакомые значки. Мы живем в стандартном мире.
Я чувствовал себя немного виноватым