в интеллектуальной издательской системе Ridero
true ingenue
Она просыпается в скомканной темноте
предрассветной, взбивает квадрат подушки.
Одевается, прислонившись к стене, затем —
слушает радио, как трескотню подружки.
В фоторамке отец, завещавший упрямый взгляд.
Рядом с ним она верит, что смерти нет.
О родителях – как о живых, когда ей звонят
из НИИ, где работал отец. Водит пальцами по стене,
такой тонкой – услышишь не только живых,
но и почивших. В четверг у неё дела:
бродить по окрестным паркам среди седых
дубов, кипарисов и дзелькв, пока жизнь-игла
не соскочит с заслушанного винила
под названием «ночь». Ей по душе молчать,
покусывать губы, смеясь, проливать чернила
в исписанную лет двенадцать назад тетрадь.
Уходя в бакалею, она оставляет свет
в каждой комнате – верит, что провода
загниют без любимых вольт. Покупает две
булки чёрного, задерживается у пруда,
чтобы одной из двух покормить лебедей
и уток, которые все не летят на юг.
Неужели им нравится у людей?
Проверяет сдачу в кармане брюк
и идёт три квартала взглянуть на знак,
полюбившийся больше других. Зоопарк, бистро
с кухней ушедшего века – здесь продают табак-
мимо площади, где обличают строй.
Домой возвращается медленно. Сизые фонари,
точно отряд ухажеров, не сводят глаз,
освещают путь до входной двери
и дожидаются, чтобы ночник погас.
Под утро и сами смыкают глаз. А она опять
беспокоится, стонет, постели не узнает —
и не может уснуть, как не может понять,
что такое счастье, и кто его раздаёт.
out of time
Вне времени. Сломаны все часы,
и стрелки идут ко дну. Не осталось
тех рек, что будут меня нести.
Полночь близко. Наверное, показалось.
Плесну на два пальца, сниму усталость.
А, может, так проще встречать рассветы?
Кто-то опять замышляет шалость
под мантией брошенной вверх кометы.
Не слышу ни звука- отвечу джазом
пустых стаканов на душной кухне.
Включить плиту и наполнить газом
скафандр, который от желчи пухнет?
Остаться в строю? (Пусть гарцуют толпы,
пока в их дома заползают змеи)
Ответа нет. Только ртутный столбик
глаза мне напомнит принцессы Леи.
Открою ставни, впуская воздух, —
повсюду квадраты пожарных лестниц.
Я и Вселенная. Все серьёзно.
У нас любовь. Остальное – песни.
Так пусть взбегают из строчек волны
по крышам. В небо. Где сонный Будда
едва ли эту нирвану вспомнит,
когда на кухне наступит утро.
paper song
Так здорово ходить по краю,
не знать ни одного секрета,
и проводить в предместьях рая
все лето.
Шататься по окрестным барам,
глядеть, как ночь горит над морем,
в лицо смеяться перегаром
авроре.
Бездумно впитывать сериалы
о всем на свете, кроме бога.
Субстанции и материалы
не трогать.
И быть самим собой. А впрочем,
притворство не порок, но бремя.
Смотреть ночами, как хохочет
время.
Однажды стать похмельной сагой,
а перед тем – дойти до точки.
Но не оставить на бумаге
ни строчки.
pinch on
«Под брусчаткой пляж!» и следы не песке.
Там, где не ступала твоя нога,
там баржи виднеются вдалеке,
и воют асфальтовые берега.
Ни капли пинчона в моей крови,
попробуй на вкус – вот тебе глоток.
Я стал взрослее – смотрю ТиВи
и отвечаю на каждый звонок.
Бросаю