Или – он помнил, что писал рецензию на работу Сноубриджа, но ничего не помнил ни о самой работе, ни о собственной писанине. И так во всём.
То есть. Вместо подлинной дорожки с настоящими картинками, звуками и так далее в голове Левина были слова и обозначения. Типа «разговаривал с Яном». Или «писал рецензию». Когда Борису доводилось об этом вспоминать, воображение что-то ему подмалёвывало, так что никакого дискомфорта он не чувствовал.
Я решил проверить, помнит ли он по-настоящему наш разговор на даче в Комарове Оказалось, что нет, настоящих живых воспоминаний у него не осталось. В записи было что-то вроде «приезжал Яша Вандерхузе, пил, болтал о какой-то чепухе». Содержание разговора отсутствовало напрочь. Зато была специально проставлена эмоциональная метка, что Вандерхузе стал навязчив и много пьёт. Последнее меня как-то особенно задело – я-то помнил, что кушали мы Борькины настоечки нос в нос.
Однако возмущайся не возмущайся, но где-то ведь в Бориной голове лежала настоящая дорожка с воспоминаниями. И не одна. Потому что то же самое перекрытие памяти мы обнаружили и в других местах.
В конце концов мы что-то нашли. И я спросил Левина, как достать эти воспоминания. Желательно не причиняя ему вреда.
Он поднял на меня глаза – всё такие же собачьи – и сообщил мне, что, судя по ментоскопу, с данным оборудованием это сделать нельзя в принципе. Там такие блоки, что их могут снять разве что в Институте мозга. А так я могу только сжечь ему нейроны.
Но меня это не особенно выбило из колеи. Я только спросил, что именно нужно сделать, чтобы целиком и полностью снять все блокировки с его сознания, не нанося ему вреда. Чтобы он сказал мне это точно.
Борис тяжело задумался и в конце концов выдал несколько длинных непонятных фраз. Я попросил его сосредоточиться и повторить, чётко и ясно, каждый раз точно представляя, что именно он имеет в виду. Тот выполнил. В одном месте, правда, запнулся и стал говорить сначала. А я тем временем переговорил со своим маленьким треугольным другом. Настраивая его выключить то, о чём говорит человек перед нами, тем самым способом, о котором он говорит. Не нанося при этом его мозгу никакого вреда.
Лаксианский ключ задумался – впервые за всё время нашего знакомства. Я аж животом чувствовал, как он думает. А потом он понял, и я это тоже ощутил – что он понял.
И когда я дал ключу команду работать, лицо у Левина вдруг напряглось. Примерно как у человека, которому на плечи положили мешок с кирпичами. У нас в «трёшке» были такие упражнения на физподготовке. Кирпичи мало того что тяжёлые, так ещё и углами давят, больно, сука. А с ними нужно бежать на время, и это тоже не добавляет счастья.
Так вот, физиономия у него сделалась именно такая. Я даже испугался. А потом уже и очень сильно испугался. Потому что впечатление было, будто на него кладут мешок за мешком и он сейчас под ними рухнет. Он в какой-то момент аж синий стал, я реально застремался, что вот сейчас будет ещё один труп на моей совести.
И вдруг лицо у него разгладилось.