от приступов головной боли и других неприятных последствий. Впрочем, себя он не берёг… Так или иначе, но о том, что материалы уничтожил именно он, ему удалось забыть. При этом работу над реморализатором, разговоры с академиком Окада, его гибель и всё прочее он помнил. И искренне ненавидел тех, кто, по его мнению, убил гения и похоронил его разработки.
Через двадцать лет после описываемых событий Николай Евгеньевич, к тому времени честный океанолог, преследуя стаю дельфинов-касаток, неожиданно получил на ручной комм – браслетов тогда не было – вызов. Он был от Окада – или, во всяком случае, с его личного канала, который был доступен только ближайшим ученикам академика. Вызов Николай Евгеньевич, естественно, принял. И с удивлением услышал собственный голос, который сообщил ему некие инструкции. Сводящиеся к тому, что он должен найти нечто, лежащее в такой-то точке на океанском дне.
Как потом выяснилось, звонок прошёл с самого обычного публичного сервиса – «напоминалки». Он и сейчас существует. Можно запрограммировать звонок самому себе или другому человеку через какое-то время. И даже в том, что Званцев выставил двадцатилетний срок, не было ничего необычного. Некоторые дедушки, давно покойные, таким способом внуков с днём рождения поздравляют каждый год. А та самая милая женщина, с которой мы расстались на Энцеладе, записала всякие неприятные слова в мой адрес и запрограммировала это прокрутить как раз в мой юбилей. Я, правда, не сильно расстроился, так как в тот день у меня были другие проблемы. Но царапнуло, чего уж там.
Ладно, это я опять отвлекаться начал. Вернёмся обратно.
Так вот, у Званцева оказались все разработки академика, включая сам вирус. Вопрос был в том, что со всем этим делать дальше.
Как я уже вроде бы писал, Николай Евгеньевич относился к людям без особой любви и вообще считал их существами несовершенными. С годами это у него только усилилось: он имел устойчивую репутацию нелюдима и буки. Идею позитивной реморализации он полностью разделял. Реморализатор на руках имел. Однако была одна закавыка: слово, которое он дал учителю. К таким вещам Званцев относился очень серьёзно. И слово сдержал: он не ввёл это зелье даже себе. Ну, в смысле тогда не ввёл. Потом-то всё изменилось, но тут уж извините.
Ну и напоследок неожиданное.
Практически весь свой жизненный путь Николай Евгеньевич прошёл в гордом одиночестве. В том числе и по части семьи. Однако в девяностотрёхлетнем возрасте он, к удивлению коллег (друзей у него не было), сочетался браком со своей ассистенткой, восемнадцатилетней Маюки Малышевой.
Этот неординарный поступок вызвал разного рода кривотолки. Пошли разговорчики про седину в бороду и беса в ребро. На самом деле – и это быстро выяснилось – брак был чисто платоническим. Николаю Евгеньевичу нужна была не женщина и не мать его детей, а секретарша и смотрительница за научным наследием. Маюки с этой задачей справилась. Остаток жизни Николая Евгеньевича она была его личным секретарём, а остаток своей – посвятила работе над архивом мужа, изданию и