ло душно. Жар от нагревшейся ткани шатра опускался на столпившуюся публику, отчего зрители потели, суетились и только больше согревали воздух вокруг себя. Над головами людей роились мухи, которых многие уже отчаялись отогнать. То и дело в первый ряд прорывались дети, расталкивая ноги и юбки взрослых, хотя некоторых ребят усадили на плечи родители, стоящие у стен шатра. Пахло дурно, но жители маленького городка в большинстве своем – работяги, и потому только один мужчина в твидовом пальто и начищенных ботинках прижимал белый носовой платок к лицу. Он недовольно оглядывал собравшуюся толпу, но за представлением следил с явным интересом.
«Цирк мастера Барте» – диковинное и редкое шоу, которому не требовалось зазывал и афиш. Хватало слухов о том, что вереница пестрых фургонов едет в город, как люди откладывали все дела, чтобы посетить представление, каждое из которых начиналось с кукольного спектакля. Объявлял своих артистов – и живых гениев, и смастеренных им вручную персонажей – директор цирка Бартеломью Трувер, известный в народе как мастер Барте. Вот и сейчас первый акт отгремел, а кукольный поклон утонул в овациях. И не успели зрители вдоволь обласкать труппу искренними восторгами, как маленькая сцена была разобрана, а на арене появился прославленный оракул Мэб Ле Гри. Софиты притихли, а одинокая лампа, разукрашенная так, чтобы проецировать россыпь звезд на выступающего и кулисы, сделала свое дело. Шапито погрузилось в таинственный мрак, и множество бликов бегало зайчиками по лицу оракула, когда ассистент проворачивал механизм. Зал замер в предвкушении, зажатые в жарком шатре люди даже дышали тише. И только барабанщик трещал палочкой по краю латунной тарелки, а в самые ответственные моменты, когда Мэб Ле Гри произносил свое предсказание, отвешивал глухой и протяжный удар в титанический барабан. Оракул был сведущ и честен, он всегда говорил правду, какой бы печальной и пугающей она ни была, но сдабривал всякую тревожную новость надеждой. Всем циркачам, а ему больше прочих, выступления в нынешние дни давались сложнее, чем прежде.
Закончив выступление, он покинул завороженную его пророчествами публику, уступив место акробатке Маро. Внезапно послышался свист. Издавал его вовсе не обозленный предреченными бедами и недовольный шоу зритель, а один из жандармов. Три лица в черных мундирах вошли в шапито, расчищая себе свистком и осторожными толчками путь к рампе. На арену вышел мастер Барте.
– Позвольте, господа, что случилось? Ваше дело требует такой спешки, чтобы прерывать номер моей блистательной Маро? – недовольно возмутился он.
Усатый жандарм примирительно поднял руку в белой перчатке и извинился:
– Простите, мастер, никто не хотел вас обидеть. Но я пришел заявить о тревоге. Ваше шапито стоит на окраине, и люди здесь не услышали сигнала. Я с грустью сообщаю, что сюда движутся повстанческие войска, и генерал Паветт требует немедленно эвакуировать гражданских. Мне жаль, господа, дамы, без паники! Не паникуем! Осторожно, здесь же дети! О, прошу вас, женщина… Мастер.
Он коротко приложил руку к козырьку фуражки и поспешил заняться разволновавшимся народом. Мастер Барте развернулся к высыпавшим из-за кулис артистам и пожал плечами. Безропотные работники сцены без его указа побрели разбирать декорации и сворачивать юбку шатра.
– Бартеломью! Барте… Трувер! – звал его кто-то из бурлящего моря людей.
Единственный солидный господин в зрительном зале протискивался к директору. Завидев его, мастер распахнул объятия, как старому другу.
– Людови́к! Милый мой Людовик! Какими ветрами тебя занесло так далеко от столицы? – Он жадно разглядывал знакомца, словно не видел его пару десятков лет, что, возможно, и было правдой.
– Я здесь по делам. Порох, сам понимаешь, порох, – он деловито одернул борт пальто и снова радушно посмотрел на директора.
– Ох, пороховой принц, весь в отца – весь в делах. А он как? Как здоровье его? – Мастер Барте приобнял Людовика и повел его сквозь суету быстрых сборов к своему фургону.
– Почил, почил, – скорбно сообщил гость.
– Прими мои соболезнования!
– Благодарю. Уже двенадцать лет как. А я вот выбрался в захолустье по работе и слышу, твой цирк едет. Думаю, дай загляну. Когда еще свидимся, коль такие времена настали…
– Ой, не говори! Погляди, кто тут у нас! – воскликнул он, когда из фургона выбежал мальчик десяти лет. Впрочем, Людовику, другу детства Барте, не составило труда догадаться, кем юнец приходится мастеру. – Познакомься, мой сын Оливье, который забывает вымыть лицо после того, как поест варенье. Да? Оливье, мой старинный друг Людовик.
Мальчик быстро утерся платком, отряхнул руки и звонко заявил, что ему это знакомство очень приятно.
– И мне, юноша, – признался Людовик, и было заметно, что он не любезничает, он действительно рад видеть семью друга. – Как с тебя рисовали, Барте. А где же мадам Трувер?
По тому, как Оливье растерялся и погрустнел, Людовик и сам понял, что спросил об умершем человеке. Мастер Барте подтвердил его догадку.
Пока они какое-то время беседовали о пролетевших декадах друг друга, на месте шапито осталась