растерянный мастер Барте. Он совсем не ожидал, что Оли захочет так скоро приступить к практике. – Хотя нет, его не бери, рано тебе еще. Возьми этого…
– Я хочу взять Живаго, – попросил Оливье.
Мастер Барте вновь удивился. Впечатленный вкусом сына, он поджал губы и кивнул.
– Пусть будет Живаго, – протянул он руку в пригласительном жесте.
– Спасибо, – просиял Оли и резво вскарабкался по сундукам и коробкам, чтобы достать почтенного драматурга с антресоли.
Он еще раз поблагодарил отца и выскочил, счастливый, на улицу. Вслед ему донеслось: «Только не уноси его далеко. Старику четверть века!» За спиной скрипнула створка двери.
Оли побежал к обозу с разобранной сценой, по дороге прихватил старый светильник в виде причудливого домика и поджег фитиль внутри с помощью соломинки и уличного факела. Россыпь лучей, пробивающихся сквозь намеренно дырявую крышу, добавила ему веснушек на лице, и без того щедро ими усыпанном. Он с грохотом опустил фонарь на сложенные доски для помоста, чинно усадил Живаго рядом и сам уперся руками, вплотную приблизив лицо к длинному и острому носу марионетки. Оливье думал. Его мысли почти скрипели в нем, как опоры над их головами.
– Так-так, мастер Живаго, давайте вспомним вашу историю, – обратился он к кукле. – Один из первых проектов моего отца, без причины заброшенный. Поэт, драматург, ученый. Прекрасно, почему отец в тебе разочаровался? «Смотри на людей». С кого он тебя писал? Неужели с себя?
Мастер Живаго ни в чем не признавался, только его черные кудри, выбившиеся из-под магистерского бонета, развевались на ночном ветру.
– Будто у тебя есть все хорошее, но нет ничего плохого, – рассуждал Оливье. – Будто ты никогда не совершал ошибок.
Если Живаго случалось выходить на сцену, то только как наблюдателю и рассказчику – он читал тексты прологов и эпилогов и изредка – песни хора. Неужели мастер Барте доверил кукле лишь авторскую прямую речь, но не расщедрился на собственные амбиции и мечты, заключенные в пределы многомерного ящика кукольной сцены?
– Я всегда думал, что под твоей мантией горб. Ты натрудил его многолетней книжной работой. Однажды я спросил папу, и он сказал, что не задумывал никакого горба. Скорее всего, это складки одежды, созданной без хороших лекал – откуда бы их было взять мастеру в начале пути? Это скучно. Пусть у тебя там будут крылья. Ты вынужден прятать их ото всех, потому что в университете сначала не поверят, а после измучают тебя. Ты больше не будешь ученым, а будешь подопытным. – Оливье гладил двумя пальцами выступ под холкой Живаго. В небе прогремело. – Поэтому у тебя есть секрет. И не один. Еще ты влюблен в актрису, но скрываешь и это. А чтобы чаще с ней видеться, ты пишешь новые пьесы. Ты первым и последним уходишь со сцены, сидишь на самом верху шкафа, наблюдая за миром. Ты рассказываешь десятки чужих историй и никогда не делишься своей.
В небе снова пророкотал гром. Оливье вскинул голову. Стена дождя в один миг обрушилась. Мальчик раздосадованно повернулся к марионетке.
– Ох, и отругает же меня папа! –