Что за баба? Молодайка?
– К молодым не отнесу. Зовут Пелагеей, сама из Верх-Читы. Это недалеко от Шишкино. Их с мужем раскулачили да сослали, а она из ссылки тоже сбёгла. Так что вроде как товарищ по несчастью.
– И на этой почве, стало быть, вы…
– Не мели, Емеля! – недовольно одёрнул жену Иннокентий. – Каво чудишь-то! Кабы с ней снюхался – нужда мне тады к вам в Куку наведываться да обещаниями кормить. К тому же, – хмыкнул, глядя на Фиму, – у Пелагеи посолиднее меня кавалер имеется – приятель мой Сергей Данилович. Мужик степенный, солидный, на червонец меня постарше. А!.. Не о том говорим! Я-то чево приехал – сообщить: начинайте потихонечку в дорогу скарб увязывать. В задних числах октября добрую подводу найму да и приеду за вами. Эх-ха, чево всполошилась! Загодя о точном дне весточку пришлю.
В этот раз Иннокентий пробыл дома ажно целых четыре дня.
Наконец-то малой сынок батьку воспринял, почувствовал родную душу, потянулся. А то лишь глазёнками испуганно зыркал из угла; за столом сидел насупившись и опасливо обходил незнакомого дядьку. Когда же Иннокентий подхватил его на руки – заорал, уливаясь слезой: «Мамка! Мамка!»
Но потихоньку сладилось. И от этого так радостно Иннокентию стало, хоть самому слезу пускай. Вот только за минувшие годы высохли слёзы, как и в помине не было. Ай, да чего там! И раньше Иннокентий ими не страдал – негожее дело для мужика.
Когда стал собираться отец в обратную дорогу, Володька, улучив момент, прильнул к батиному плечу.
– Тять… – несмело начал и замолчал.
– Ну чево ты? – обхватил Иннокентий сына. – Тольки опять со мной не просись. Как наказывал – за старшого на хозяйстве.
– Я не про то, тять… – Володька шумно выдохнул и решился: – Тут этот Гоха к матери лез. Еле отбились…
– Ну-ка, ну-ка! – посуровел отец. – Что за новости? Когда?
– По весне ишшо… Пришёл и давай талдычить: мол, сгинул ваш батя, незачем его ожидать… Стал предлагать мамке с ним сойтись…
– А мамка?
– Отталкивала, ругалась. Да и я понужнул. Ухватом… А он грозился, кады уходил…
– Добре! Это по-нашему! – засмеялся Иннокентий. – А што грозился – плюнь и забудь. Селезёнкой дядька Гоха не вышел. Он тока на словах такой грозный. Не боись! Немного вам тут осталося, а опосля и про страхи забудете, и про этого Гоху-слюнтяя.
Успокоил Иннокентий сына, но сам не успокоился. Вечерком прогулялся до избы Колычева.
– О-ох! Кеша! – засуетился приятель-сродственник, когда в избу вступил незваный гость. – Ты откуда, братка?! Уж и не чаял свидеться! Столь времени кануло… Слыхивал, что ужо был у своих… А чё не зашёл?..
Гоха заметался по кухне, схватил с печной плиты полуведёрный, булькающий чайник, бухнул на стол, загремел жестяными кружками, вытянул из колченогого поставца блюдце с колотым рафинадом, высыпал на стол из бумажного кулька круглые пряники.
– Ну, ты! Отмучился, братка? Вот радость-то! – скороговорил хозяин, сыпя в пузатенький глиняный чайничек