ждь не особо раздражал его, равно как и гудки приближавшихся поездов – он был к ним абсолютно равнодушен. Кот уже давно привык под стук колёс товарных составов наблюдать за тем, как в суете, нервничая, пассажиры спешат на свой поезд.
«К третьему пути второй платформы…» – под голос из динамика, пару лет уже как ставший чётким, а не бубняще-мычящим, приближался поезд Москва – Абакан, и казалось, что чем ближе он оказывается к перрону, тем сильнее становился ветер. Большинство пассажиров, так неистово желавших наконец попасть в тёплый вагон своего поезда, уже находились на второй платформе. Кто-то, впрочем, ещё переходил по путям и перетаскивал свои тяжёлые чемоданы. Казалось, что чем тяжелее и больше вещей у человека, тем позже он приходил на вокзал, а те, кто передвигался налегке, пришли за полчаса до отправления своего состава. Все пытались предугадать, где же остановится их вагон, но, судя по хаотичному движению на перроне, возникшему после остановки поезда, правильно угадывало малое число пассажиров.
Абаканский поезд останавливался на станции в 22:30, но в 22:33 на второй путь всё той же переполненной второй платформы медленно, словно гружёный мул, прибывал поезд Чита – Москва, и пассажиры оказывались как бы в ловушке между двумя поездами. «Абаканцам» нужно было либо за эти три минуты успеть перебежать переполненную платформу и пути, либо ждать 10 минут на холоде, когда читинский поезд уедет. Но, перебегая пути под непрекращающиеся гудки приближавшегося поезда, они сталкивались с пассажирами, желавшими попасть на поезд в Москву. Я, честно говоря, так и не разобрался, как можно было попасть на поезд Чита – Москва, в котором, к слову, мне и предстояло провести ночь, если ты не пришёл на вокзал ещё до его прибытия. Обойти поезд было проблематично, так как на выходе из вокзала в темноте не было видно, где начинается и заканчивается четырнадцативагонный состав. Хочется верить, что составление такого, мягко говоря, неудобного расписания на ***-ской станции не было вызвано желанием помучить пассажиров.
Я достаточно часто ездил на этом поезде и, как и черного кота, меня уже не раздражали ни суета толпы, ни ругань уставших пассажиров. Вагон был новый: чистый, с кондиционером, биотуалетом и даже электрическим табло. Печалило то, что плацкартные места сами не изменились. На верхнюю полку было всё так же неудобно забираться. Впрочем, когда тебе двадцать лет, это не особо напрягает. Через что проходят, когда взбираются наверх, люди старшего возраста, представлять страшно. В поезде было многолюдно. Все три моих попутчика уже спали, и, расположившись наверху, я заметил, что никого не разбудил.
Пока я набирал СМС родителям с текстом, что уже в вагоне, за стенкой грузный мужчина с хриплым криком «хоба», разбудив половину вагона, взобрался на свою койку и со стуком ударился об перегородку. Мужчина, стоявший передо мной в очереди в вагон, бегал по коридору, неся в руках то чай, то заваренную лапшу быстрого приготовления. Всем известный запах заполнил вагон. Не знаю, из какой такой любви к этому продукту он стал его есть, не успев ещё толком расположиться на своем месте. Кое-где раздавалось шуршание обёртками, постукивание ложкой об стаканы, запах лапши боролся с запахом пирожков. Что за традиция такая – не успев сесть в вагон, начать есть? Создавалось впечатление, что теперь едят в поездах гораздо больше и чаще. Раньше в вагонах частенько катались подвыпившие люди. Теперь же пьяниц как будто и не было, но были вечно жующие – словно водку и пиво заменили курица и лапша быстрого приготовления. Либо ты спишь, либо, когда в сон не клонит, ты пьёшь, либо ешь. Больше соображений по поводу того, как провести свободное время, у русского человека нет. Почему нельзя было поесть дома и не мучаться в поезде? Хотя, может, это только мне доставляет неудобство приём пищи в поезде. Долго же я уговаривал маму, чтобы она не давала мне что-нибудь на дорожку. Покупая билеты, я стараюсь выбирать поезд, который идёт ночью, и беру места на верхней полке, чтобы, забравшись туда, уже не спускаться и никому не мешать, а главное, чтобы и мне не мешали.
Я не заметил, как состав тронулся с места; в новых вагонах вообще куда-то пропала романтика постукивания колёс. Лишь изредка издаётся этот кого-то успокаивающий, а кото-то чересчур раздражающий звук. Не встречалось и раскачивание вагона – такое происходило, только когда состав двигался по тем рельсам, которые, казалось, были проложены на разном уровне, и вот тогда поезд заметно кренился. Пока проводница – приятная женщина лет сорока с короткой стрижкой и в новой униформе – проверяла билеты, мужчина с лапшой успел два раза пробежать по коридору, очевидно, в поисках добавки.
Спать не хотелось. Однажды кто-то громко раскашлялся, а потом был звук, словно этого человека стошнило. Но, как оказалось, это был как бы последний аккорд – этот инцидент поставил точку в многообразии звуков в поезде. После него в вагоне стало заметно тише, никто не бегал, не ел, не шуршал, не падал и не ударялся об сидения. На мгновение показалось, что я в полном одиночестве нахожусь в тесной коробке. В голове прокручивался страшный эпизод, свидетелем которого я стал месяц назад.
Солнечный свет робко пробивался сквозь серые облака и нежно освещал деревья в школьном саду. Благодаря дождю, шедшему