а с детьми всегда так? Надо поощрять любое их творение или можно высказаться, что порой лучше не делать так?! Нэйт неплохо двигался. Трезвым. Но вот пьяным… Это было жалкое зрелище.
– Я, чёрт меня дери, долбаный Фредди Меркьюри, мать его! Король вечеринок и веселья! – гоготал мой друг, пока выделывал свои пируэты.
Нанни рассмеялась и подошла ко мне.
– Вкусно тебе, мальчик мой? – провела ладонью по моим волосам и заглянула в глаза.
Столько тепла и любви в её взгляде. Эта женщина отдала мне, совершенно чужому ребёнку, двадцать один год своей жизни. Она ночами не спала, кормя меня из бутылочки, потому что мама не хотела кормить меня грудью. Нанни была тем человеком, кто увидел и запечатлел на фото мои первые шаги и даже записывала в блокнот мои первые слова или приколы, которые я, будучи ребёнком, выдавал. Я любил её. Любил так, как никого. Даже родителей. Ради неё я готов был и в пекло полезть, если бы понадобилось. Она посвятила мне жизнь, я собирался отплатить ей тем же.
– Нанни, это шедевр. Просто отвал башки! Но ты и не умеешь готовить иначе, – подмигнул ей, жуя нежное блюдо.
– А что у нас на ужин?! – очухался Нэйт.
– Лазанья, – довольно протянул я, только сейчас осознав, что это итальянское блюдо, а у него с недавних пор всё имеющее отношение к этой стране вызывало отторжение и агрессию.
– Лазанья, говоришь?! – тут же напрягся он, подойдя к нам. Кивнул ему, не сводя взгляда и продолжая уминать за обе щеки. – Вкусно? – изогнул вопросительно бровь. Опять кивнул. – А это прямо классический рецепт из этой страны?! – не унимался он.
– Головастик, еда здесь ни при чём! – не выдержала Нанни, и я заржал. – Либо ешь, либо иди спать.
Нэйт насупился, но плюхнулся за стол и начал есть с каким-то странным остервенением. Точно ребёнок.
– Хоть поест, – пробормотала Нанни и, улыбнувшись мне, вышла из кухни.
Сел напротив Нэйта. Забавно, как нас с другом одновременно накрыло волной осознания происходящего в наших жизнях. Раньше мы постоянно шутили и прикалывались нон-стопом, а сейчас стали больше думать и анализировать. Хоть он бухал постоянно, но я знал, что в его мозгу тоже происходила бурная деятельность, которую он и не мог вытерпеть без анестезии. Поэтому я и не трогал его. Это пройдёт.
– Вкусно, – тихо произнёс он, задумчиво смотря в одну точку.
– Согласен, Пистон. Когда следующие соревнования?
– Через месяц. Когда меня отпустит? – посмотрел на меня своими печальными голубыми глазами. – Я не выдерживаю уже. Меня разрывает изнутри. Хочется заорать от беспомощности и бессилия, – признался он. Наконец он начал говорить. – Я… Я её ненавижу… Но… Чёрт… – он опустил глаза, перестав жевать. Я положил вилку и внимательно посмотрел на него. – Я скучаю по ней… Она мне снится практически каждую ночь. Этот взгляд, посылающий меня далеко и надолго. Эти соблазнительные губы… Чёрт… – прошептал он, положив приборы