скосился на гуляющий в чужих руках обух. Повторил упрямо:
– Не видел. Говорю же, напился он. Бегал туда-сюда. Хихикал. Падал. После оглянулся, а его нет. Получается, с обрыва навернулся. Утонул, конечно. Стремнина-то какая. А шкурки забрал, чтоб после сдать за него государству. А то мало ли лихих людей.
Он скривился дерзко:
– На том стоять буду. Хоть забей! Хоть следствие открывай. Забьёшь, кстати, – самого посадят.
Он повёл глазами на реку. Там, под обрывом, покачивалась на якоре спарка. Вся команда сбилась на борту баржи, глазея на избиение.
До Бероева дошла наконец природа Кучумовой самоуверенности. В самом деле, зачем ему было убивать ножом? Достаточно столкнуть упившегося якута с обрыва в студёную стремнину. И – концы в воду.
Олег невольно скривился – уж больно фразеологизм пришёлся к месту.
Усмешка эта обнадёжила Кучума.
– Ты послушай, послушай! – горячо заговорил он. – Что нам зверь этот? Кому он нужен? Утоп и утоп! Их таких, таёжных, вона сколько на Лене! Два года в тундре просидел. Может, и ещё пять никто не схватится. Всё равно уж не переменишь. Да и случись спрос – не с тебя же. Ты-то чистяком! Зато шкурки наши! Прикинь, один соболь во что потянет. А горностай! А тут их – несчитано.
Удар ногой заново опрокинул убийцу на спину.
– Не переменишь, говоришь? – не поверил Бероев. Отрезал с нарт кусок каната. Подёргал, проверяя на прочность. – Считай, что уже в тюрьме сидишь. Отбывать срок начнёшь в трюме. А там… Докажут – не докажут убийство, а десятку за кражу в особо крупных размерах точно схлопочешь. Калым из тюрьмы будешь выплачивать. То-то будущий тестюха – секретарь райкома – обрадуется! Да и за Вишняка ещё попробуй отмойся. Во вкус вошёл – убийствами богатеть!
Стянул локти. Приготовился вязать.
– Да ты! Безмозглый! – Кучум затрепыхался беспомощно. От унижения и безысходности то ли зарыдал, то ли завыл.
Дружно залились лаем собаки. Захрустел мох. Из тундры на поляну вышел леший. Обсыпанный жухлыми листьями. Насквозь промокший, взопревший. Трясущийся в ознобе. Щербатый, покоцанный. Луноликий Валера Гоголев. С Пиратом возле босой ноги.
Бероев и Кучум как были только что не в обнимку, так и застыли, остолбенелые.
– Вот ведь как, однако. Выпил всё-таки. Не удержался, – виновато признался Гоголев Олегу. – И, должно, как-то в реку оступился. – Теперь он принялся оправдываться перед Кучумом. – Не помню совсем. Далёко, однако, нас отнесло.
Он огладил лайку, которой, похоже, обязан был жизнью.
Заглянул в чум. Вышел обескураженный.
– Вот ведь как! Два года, однако! Ой, дура, дура!
Обхватил бритую голову руками.
– Шкурки целы! – выкрикнул Кучум. – Целы! – сбивчиво, косясь на Бероева, затараторил он. – Я к ночи вернулся. Тебя нет. Вот и припрятал. Чтоб не украл кто! Мало ли, думаю! Припрячу-ка пока в надёжном месте. В минуту принесу!
Он просительно глянул на Бероева.
– Принесу ведь?!
Олег незаметно освободил его локти от пут.
Часа с полтора после этого Бероев под камеру брал интервью