ребенка и смотрели на нас. Их пальцы были выпачканы в шоколаде.
– Невелика трудность, – сказал я. – Я привезу покрышку и камеру.
– Только если сам хочешь. Уже довольно поздно.
– Ничего, не волнуйся, – сказал я.
– Мифтер? – сказал маленький мальчик, облизывая пальцы.
– Что? – спросил Эрни.
– Мама сказава, эта мафына кака.
– Да, – подтвердила девочка. – Кака-бяка.
– Кака-бяка? – переспросил Эрни. – Умно, ничего не скажешь. Твоя мама, наверное, философ?
– Нет, – ответила девочка. – Она Каприкорн. А меня зовут…
– Я вернусь как можно быстрее, – сказал я, чувствуя себя неловко.
– Ладно.
– Не волнуйся.
– И ты не волнуйся. Я не собираюсь ни с кем ругаться.
Я побрел к машине. Садясь за руль, я услышал, как девочка спросила у Эрни:
– А почему у вас такое лицо, мистер?
Я проехал полторы мили по Кеннеди-драйв – по словам моей матери, выросшей в Либертивилле, раньше вдоль этой дороги стояли самые престижные жилые дома. Может быть, переименование старой Барксуаллоу-драйв, что было сделано в память о президенте, убитом в Далласе, было довольно неудачным решением, потому что с середины шестидесятых на близлежащих улицах не осталось и следа от бывших жилых строений. Теперь здесь были открытый кинотеатр, где можно было посмотреть фильм, не вылезая из машины, «Макдоналдс», несколько ресторанов и различных офисов. Кроме того, здесь находилось множество станций обслуживания, потому что Кеннеди-драйв выходит на магистраль, ведущую в Пенсильванию.
Купить для Эрни колесо было делом пустяковым, однако первые две станции, попавшиеся мне по пути, оказались теми, что рассчитаны на самообслуживание, и в них не продавали даже моторное масло. На третьей были и камеры, и покрышки, и я смог купить резину, подходившую для «плимута» (мне трудно было назвать машину Эрни – неодушевленную вещь – по имени), всего за двадцать восемь долларов и пятьдесят центов вместе с налогом, но там был только один паренек-рабочий, который взялся поставить камеру с покрышкой на обод колеса и накачать его. Операция заняла сорок пять минут. Я предложил парню свою помощь, но тот сказал, что босс убьет его, если узнает об этом.
К тому времени, когда я получил готовое колесо и заплатил парню два бакса за его работу, ранние сумерки превратились в мутно-лиловый августовский вечер. От каждого куста протянулась длинная тень, и, медленно въезжая на улицу, я увидел, как последние солнечные лучи поочередно гасли на верхушках молодых и старых деревьев, окружавших лужайку для игры в шары.
Я сам удивлялся тому паническому страху, который, как огонь по древесному стволу, поднимался все выше к моему горлу. Тогда это чувство охватило меня в первый – непонятный даже для того странного года, – но не в последний раз. Мне трудно назвать причину моего состояния. Может, оно было связано с тем, что кончалось 11 августа 1978 года и через месяц начинался последний учебный год в школе, а значит – заканчивался самый долгий спокойный период моей