моции (с ними у меня сложно, по словам супервизора), чувства и ощущения и сделать вывод о том, чему я научилась за последний год работы. И объем всего этого самораскрытия с выводами должен составлять не менее двадцати четырех страниц. Это сколько всего нужно из себя вытащить, чтобы дотянуть до такого объема. Что сказать, супервизор меня не щадит, но, видимо, супервизоры вообще не по этой части.
В идеале, конечно, писать следует от руки (рукописный формат добавляет интимности), но так как мой почерк больше напоминает тайнопись, приходится использовать стандартную клавиатуру. Получившееся письмо придется распечатать на скрипучем принтере и торжественно сложить в конверт плотной стопочкой.
Возвращаясь к заданию, уточню, что весь последний год я работала в необычном центре, воспитанниками которого были несовершеннолетние дети с определенными медицинскими картами и шифрами согласно Международной классификации болезней. Чаще всего в медицинских картах отмечались какие-либо ментальные нарушения и неблагоприятные социальные факторы, например, неизвестные отцы и пустые квартиры, в которых трехлетние или пятилетние дети проводили несколько дней. Возможно, для кого-то это странно, но подобное направление работы, на мой взгляд, только первые минуты кажется каким-то удивительным и необычным, потому что в нем так же, как и везде, требуется внимание и профессионализм.
Внешний вид центра не вызывал никаких неприятных ассоциаций: обычное типовое здание, в котором находятся маленькие дети. Забор с калиткой, что-то цветное на территории, небольшая беседка и обязательно забытая варежка у входа. Я пришла в центр в январе, поэтому рядом с варежкой, естественно, стоял немного кособокий, но все равно любимый снеговик.
Когда меня провожали до администрации, я заметила в коридорах большие и декоративные цветные конфеты, оставшиеся от новогодних праздников. Как выяснилось, это был результат творческого оформления, созданного педагогом изобразительных искусств, которая каждый год старается сделать что-то интересное. Между прочим, я познакомилась с этим педагогом очень быстро. Уже в администрации на одном из столов я заметила маленькую скульптурку чего-то античного и без головы, из-за чего у меня само собою вырвалось: «Дети!» Среди присутствующих была и педагог изобразительных искусств, которая сразу уточнила, что оригинал, то есть первоисточник скульптурки, тоже без головы. Потом она спокойно добавила, что с моими познаниями античного искусства в музей с детьми лучше не ходить, так как объективно отсутствующие части экспонатов будут меня нервировать.
Не стану врать, что мое появление в этом центре встретили праздником. Опытные коллеги, получившие молодого и зеленого специалиста с красным дипломом и наивными глазами, немного насторожились. Правда, я сразу принесла кипу учебников по специальной психологии, которые методично переписывала прямо перед ними всю рабочую смену. На следующий день коллега-психиатр не выдержала, оценила мои учебники и нашла необходимую страницу – страницу, с которой действительно нужно было переписывать. Не знаю, считалось ли это неким посвящением, но весь год я работала именно с этой комиссией в самых сложных случаях.
Какими были мои эмоции на старте работы? Кажется, что-то вроде ужаса или легкой паники, когда мне впервые пришлось участвовать в диагностике и подписывать заключение, отправляемое «высоко и официально». И это несмотря на то, что первые недели я, как и любые другие молодые специалисты, постоянно присутствовала на всех сменах диагностов, наблюдая за работой опытных психологов. Но наблюдение – это одно, а собственная подпись в заключении, на основании которого выбирается учебный путь ребенка, – это совсем другое. К счастью (и это искренние слова), старшие коллеги все это видели и понимали, разбирая с молодыми специалистами особенности медкарт и заключений.
Впрочем, первые впечатления и первые страхи могут быстро пройти, особенно после нескольких удачных результатов. Помню, что примерно через два-три месяца я ходила по центру совершенно окрыленная собственными знаниями и какой-то высокой миссией. Мне казалось, что я справлюсь с самыми сложными шифрами и обязательно найду верное решение, поэтому никакая Международная классификация мне не указ. Кажется, так называют «синдром молодого психолога или хвастунишки». И для подобного синдрома тоже есть своя терапия: прямо и безжалостно уткнуться головой в реальность. В моем случае это была массовая диагностика с медкартами и шифрами, с которыми даже наш центр не работал. Вернее, с таким вообще не работают, планируя какие-либо результаты. Такие запросы только сопровождают, что также требует внимания и профессионализма.
Встреча с чем-то подобным напоминает выключенную фильтрацию, улучшающую изображение, – реальность, оказывается, другая. И цвета не такие яркие, и морщин больше, да и трещины все видны. Но все-таки это реальность: осязаемая, правдивая и помогающая ясно думать. Оказывается, в моей профессии могут быть случаи, когда терпение и способность каждый день видеть и принимать одно и то же гораздо важнее смелости и доблестной решимости достичь положительного результата.
После того случая я стала просто работать (действительно работать), понимая, что моя помощь ограничена объективными факторами и все