пораженные таким неслыханным произволом. У всех на глазах творится такое незаконное захватное насилие, попирающее всю коллегиальную систему, а насильник, глумясь над всею нацией и, вернее, над всем миром, старается выкрикнуть, что Музея вообще и не было, а была лишь его частная собственность»[38].
Получая все новые и новые свидетельства подделок, подтасовок и подлогов своего бывшего доверенного лица, Николай Константинович приходит к неутешительному выводу: «Мы имеем дело не только со злоупотреблением доверия, но с чем-то давно задуманным»[39]. Он не перестает удивляться тому, как быстро все излияния дружбы и преданности сменились жгучей ненавистью, желанием оклеветать и причинить вред. «Предатели не могут сказать, что их куда-то не допускали, – наоборот, все было дано, все было предоставлено именно так, как бывало во времена исторических примеров»[40]. «Все кристаллизовалось весьма просто: бандит Хорш пытается завладеть моими картинами. Какие бы преступные манипуляции бандит ни придумывал, какие бы фальшивые бумаги ни устраивал, но все же истина должна восторжествовать. Музей как общественное учреждение существовал 15 лет и имеет за собою целую литературу. Все почетные советники, жертвователи и сотрудники твердо знали, что они помогают общественному делу, а вовсе не афере Хорша. ‹…› Когда вспоминаешь всю литературу о музее, с именами множайших художественных критиков, то становится прямо непонятно, чтобы среди бела дня на глазах у всех был разрушаем общественный музей»[41]. В письмах Рерих затрагивает явление, обозначенное им ранее в одном из очерков как «самоотвержение зла», когда во имя творимого зла клеветники и предатели уже не в силах остановиться в своих разрушительных действиях, будучи затянуты в орбиту антиэволюционного вихря. «Чудовищные методы преступников заставляют думать, что они не остановятся ни перед какими мерами, – отмечает он. – ‹…› Их вандализм над музеем показывает, что они готовы действовать даже против собственной выгоды, лишь бы разрушать и вредить всему сущему»[42].
Зинаида Лихтман и Кэтрин Кэмпбелл, «поистине прекрасные души, деятельные и сто´ящие на преданном дозоре»[43], пытались оградить музейное собрание от посягательств Хорша и отчаянно сражались до последнего, но обстоятельства оказались сильнее. На стороне предателей были все преимущества – большие деньги Хорша позволяли ему нанимать самых искушенных в вопросах юриспруденции адвокатов, а один звонок «сверху» мог изменить решение судей за одну минуту. В 1938 году картины Н.К. и С.Н. Рерихов, ценные предметы искусства и архивы были тайно вывезены Хоршем из Музея и впоследствии распроданы, а два года спустя здание, где размещались учреждения, было признано его собственностью. Так шаг за шагом разрушалась вера Н.К.Рериха в страну, которой он принес лучшие результаты