господином. Заморский гость уведомил президента о том, что не мог не поприветствовать его лично, поскольку считал это первым своим долгом. Президент был настолько растроган, что познакомил Шлимана с женой, дочерью и стариком-отцом. На прощание сказал: «Будете в Вашингтоне – обязательно заходите».
После выступления Янины пили чай. Девушка с детским именем Ляля сказала:
– Эта фраза… Ну, насчет того, что – заходите…
– Будете в Вашингтоне – обязательно заходите, – уточнила Янина.
Ляля покраснела.
– Да… Создается впечатление, что встречу с президентом Шлиман немного…
– Придумал? – подсказал Вельский.
– Приукрасил…
Все засмеялись.
– Отличная фраза, – сказала Вера. – Но меня зацепило другое. Шлиман пишет, что запомнил речь венгра дословно.
– Он приводит ее в дневнике. – Янина помахала своими записями, словно это и был дневник.
Вера пожала плечами.
– А откуда мы знаем, что это – дословно? Может ли такое быть?
– Может, – неожиданно сказал Исидор.
Голос его не слушался, и он повторил:
– Может.
Янина (она чувствовала себя ответственной за речь в Конгрессе) вежливо улыбнулась:
– Дословно, конечно, не может – этого никто не может, но близко к тексту – почему нет? Именно это имеется в виду. Вы не согласны?
– Я не согласен с тем, что никто не может.
– А кто может? – улыбка Янины перестала быть вежливой. – Вы?
– Могу попробовать…
Тут наступает звездный час Чагина. Забыв о предупреждении Николаев, он предлагает, чтобы ему прочли незнакомый текст (разумеется, слово забыть к Исидору можно применять лишь в переносном смысле). Николаев он не видит, что называется, в упор. Потому что видит только Веру. И возможность произвести на нее впечатление.
Остается только догадываться, как он при этом держался. На манер фокусника? Заговорщицки? Подчеркнуто невозмутимо? Нет, всё это не об Исидоре. Он вообще ничего не делал подчеркнуто. Я думаю, всё происходило самым естественным образом – в той, конечно, мере, в какой так можно говорить о дословном запоминании текстов. Из Дневника мы лишь узнаём, что Чагину было предложено начало гомеровского списка кораблей – ну разумеется, что же еще? Если учесть, что этот текст был для него не чужой, то неудивительно, что воспроизвел он его с блеском.
Я уже не помню, в каких выражениях Исидор описывает впечатления кружковцев. Общее потрясение проступает даже сквозь сдержанную чагинскую манеру повествования. Из Дневника следует, что было сказано много слов – в основном, Вельским. По этому случаю он даже прочел небольшую лекцию об удивительных свойствах памяти.
Вера не сказала ничего, но описанию ее состояния уделено больше всего места – в конце концов, ради нее мнемонический опыт и ставился. Откровенные штампы соседствуют с подробностями почти анатомическими, да и вообще,