полем, быстро собрались и двинулись за бегущими.
Эодан старался не терять сознание. Он все время погружался в ночь; он как будто выбирался из полной воды ямы. Он должен что-то вспомнить… Отца? Нет. Боерик, несомненно, мертв, он не переживет этот день. Если понадобится, сам убьет себя своим копьем с двумя остриями. Мать уже два года как мертва, пусть ее призрак поблагодарит за это силы земли. А Викка…
Вспомнил. С трудом встал.
– Викка, – прохрипел он. – Отрик.
Римляне захватят фургоны. Они возьмут лагерь. Кимвры станут рабами.
Эодан в кошмаре брел по Рудианской равнине. Раненые звали его. Вороны взлетали, когда он проходил, и снова садились. Мимо пробежала лошадь без всадника; он попытался схватить узду, но лошадь была уже во многих ярдах. Горизонт словно сузился и охватил его, как узы; он остался один и услышал лихорадочный вой мозга земли под ногами.
Пройдя несколько миль до лагеря, он вынужден был сесть, чтобы отдохнуть. Ноги больше не несли его. Он думал, что поблизости могут оказаться лошади, и они с Виккой и Отриком смогут ускакать. О, прохлада широких ютландских болот! Он вспомнил, как выпадает первый зимний снег.
Он увидел, как уцелевших кимвров гонят в лагерь. Он снова встал и пошел к ним. Римляне уже были за брустверами и вели себя, как загонщики скота.
Эодан какое-то время шел среди них. Он видел кимврских женщин в черной одежде у своих фургонов, они держали копья и мечи. Они били своих мужей, отцов, сыновей и братьев. «Трус! Щенок! Ты бежал, бежал!» и душили своих детей и бросали их под колеса или под ноги скота. Он видел, как знакомая ему женщина повесилась на оглобле фургона, а связанные дети висели у нее под ногами.
Мужчины, бросившие оружие и видевшие, как римляне забирают их семьи, разыскивали веревки. Деревьев не было, и они привязывали себя к рогам быков или к их ногам, чтобы умереть.
Римляне напряженно работали, сгоняя пленных в группы, оглушая их, связывая. Они захватили живьем около шестидесяти тысяч человек.
Эодан почти не обращал на это внимания. Все это происходит где-то в другом месте. Он превратился в пару ног и пару глаз, он искал Викку… больше ничего.
И наконец нашел ее. Она стояла у фургона, который был ее домом. Прижимала Отрика к груди и держала в руке нож. Эодан поскользнулся, упал, снова встал, снова упал и пополз к ней на четвереньках. Она его не видела. Глаза ее были слишком дикими. А у него не было голоса, чтобы окликнуть ее.
– Отрик, – сказала Викка. Ее голос дрожал. – Хороший Отрик. – Рукой с ножом она погладила его светло-золотистые волосы; ребенок спал на ее согнутой руке. – Не бойся, Отрик, – сказала она. – Все хорошо. Все будет хорошо.
Из-за фургона с богом показалась группа римлян.
– Какая красавица! – услышал Эодан возглас. – Взять ее!
Викка глубоко вздохнула. Приложила нож к горлу сына. Но нож выпал у нее из руки. Два римлянина побежали к ней. Она смотрела, как они приближаются. Взяла сына за ноги и разбила ему голову о стенку фургона.
– Отрик, –