ы и помер.
– А вот и запас на зиму, – обрадовалась лисица».
Дослушав сказку, Матыхлюк выпустил из рук большой нерпичий поплавок и помчался за ним с холма навстречу кочкарной тундре. Анипа устала веселить брата, к тому же распухшая губа мешала ей говорить, и, когда Матыхлюк отбежал подальше, Анипа вздохнула с облегчением.
За холмом лежал простор, жёлтый, как шкура старого медведя. По одну руку он выводил к Мутной речке, по другую – к прибрежным скалам, а впереди темнели горные кручи. Родители запрещали ходить к морю, но Анипа позавчера тайком выбралась к Скале, похожей на живот, и закопала там в гальку несколько рыбьих голов. Представляла, как они с братом сегодня откопают их и будут обсасывать на обратном пути в стойбище, а пока жевала комочек нерпичьего жира.
Анипа на ходу поправляла мешок из тюленьей кожи и отмахивалась от облачка надоедливого гнуса. Месяц береговых лежбищ морского зайца – самое время собирать морошку, голубику и шикшу. Здесь, в Тихом доле, встречались и луговой лук с холодным белокопытником. Мама нехотя отпустила дочь на женскую охоту за дикоросами. Предпочла бы оставить Анипу в землянке и не сводить с неё глаз, но страх перед грозившей стойбищу бедой заставил родителей пренебречь обычной осторожностью.
Утопая в летнем разнотравье, Анипа срывала продолговатые листочки ползучей ивы и срезала нежные ивовые корешки. Поглядывала на брата и, не сдержавшись, почёсывала зудевший нос. Вслух ругала себя и даже кусала непослушные пальцы, но поделать ничего не могла. Прошло немало дней с той ночи, как бабушка Стулык нанесла ей налицо чёрные полосы, а припухлость не спадала. Анипа боялась, что навсегда останется раздутой, но гордилась собой: знала, что будет больно, с дрожью следила, как мама готовит костяную проколку, но не проронила ни звука и только не переставая плакала, из-за чего бабушка ворчала и грозила, что узор получится блёклый. Бабушка прокалывала кожу и втирала в неё перегоревший жир, затем пучком сухого мха стирала выступившую кровь. От нижней губы до подбородка опустились четыре сдвоенные полосы. Анипа не думала стать такой же красивой, как мама, покрывшая узорами и лицо, и руки, однако надеялась превзойти Укуну из соседней землянки – в детстве та не вытерпела боли: подбородок украсила, а на носу носила единственную, едва намеченную полосу. Бабушка почувствовала решимость Анипы и, не задавая вопросов, сделала первый прокол на переносице. Анипа всё равно не смогла бы ответить: открой она рот, в опережение любых слов вырвался бы стон.
Нос и нижняя губа распухли, занемели, будто обожжённые снегом, но Анипа была счастлива. Проворочалась бессонную ночь, а утром побежала к Звонкому ручью у Поминального холма взглянуть на своё отражение. Она и сейчас, отвлекаясь от охоты, выискивала мелкие озёрца – пересчитывала на лице сдвоенные полосы: четыре на подбородке и три на носу. Глядя на отражение в зеленоватой воде, туже затягивала жильные верёвочки на косах, трогала покрасневшую переносицу и осматривала одежду: лёгкую кухлянку из евражьих шкурок, нерпичьи штаны с росомашьей опушкой, обережной ремень. Анипа грустила, признавая, что по-прежнему выглядит обычной девочкой.
Она с прошлого года ложилась спать с Илютаком, своим мужем. Поначалу бабушка не пускала их в отдельный полог, укладывалась между ними, опасаясь, что Илютак подлезет к Анипе раньше времени и повредит её – повреждённая, она не родит ребёнка, – затем убедилась в сдержанности Илютака и оставила их наедине, а недавно, в месяц вскрытия рек, подговорила их ночью прижиматься друг к другу, сказала, что мужское тепло быстрее пробудит в Анипе женщину и они с Илютаком наконец станут настоящими мужем и женой.
Ни чёрные полосы на лице, ни запах мужа пока не помогли. Анипа бросила в озерцо камень – разбила своё отражение – и зашагала дальше, высматривая красные вкрапления кисличника. Илютак был немногим младше мамы и нетерпения не проявлял, но Анипе самой хотелось порадовать всех беременностью. На долю людей из стойбища в последнее время выпало слишком уж много невзгод.
Анипа шла в задумчивости, слепо поворачивала на голос резвившегося брата и не заботилась о выбранном направлении. Останавливалась сорвать ягоды, высвеченные по-летнему раздобревшим солнцем. Не заметила, как порыв ветра принёс летучую травяную пыль. Анипа загородила лицо руками, но укрыть его от желтоватой взвеси, в которой затерялся даже неугомонный гнус, не могла и, стиснув зубы, терпела усилившийся зуд. Вскоре примчался Матыхлюк. Анипа обняла брата, опустилась с ним на колени, зажмурилась. Они пережидали ветер, мирясь с неприветливостью тундры, и брат плакал из-за улетевшего поплавка. Анипа боялась, что Матыхлюк убежит искать любимую игрушку, поэтому занимала его сказками – прикрыв рот ладонью, говорила о мудрейшем духе, поселившемся в землянке из прозрачных слезинок, об охотнике, побывавшем в стране косаток, и старике, надевшем орлиную шкуру, чтобы подняться к хозяину Верхнего мира.
Когда ветер перестал, Анипа повела брата искать нерпичий поплавок. Матыхлюк отбегал в сторону, однако неизменно возвращался и, понурый, шёл возле сестры. Анипа давала ему свежую морошку, протягивала мешок из моржового желудка, в котором несла чистую воду, и обещала, что сделает заквашенную в крови ягодную толкушу.
– Как? –