своих политических амбиций хотят всё это взорвать. Кто они – самоубийцы, слепцы? Главное, основное сейчас для миллионов людей – проблема выживания.
Мы же выясняем теперь, кто как себя вёл 19–21 августа 1991 года. Это несерьёзно. Ибо несерьёзен сам предмет разговора. На мой взгляд, не было – позвольте мне высказать парадоксальную мысль – никакого ГКЧП, а было несколько высокопоставленных провокаторов, игравших роли членов мнимого ГКЧП. Я считаю операцию «Путч», проведённую в Москве руководством ЦК КПСС, КГБ, Министерством обороны, гигантской провокацией с далеко идущими политическими последствиями. Да и эти последствия уже налицо: практически под запретом коммунистическая партия, задавлена оппозиция в Верховных Советах СССР и РСФСР, разрушено государство как единое целое. Лжепутч – пролог к смене общественно-политического строя и распаду государства. Впрочем, мне не хочется никого ни в чём убеждать или переубеждать. Теперь это бессмысленно. Кто-то с тоской и ностальгией смотрит на красный флаг, а кто-то с надеждой – на трёхцветный или зелёный. Дело вкуса и выгоды.
Истина ныне погребена под завалами новой оглушительной лжи. Я не вижу её ни у белых, ни у красных, ни у чёрных, ни у зелёных. Вообще внешний мир сейчас ничего не может дать душе художника, кроме опустошения и горечи. Я только в последние месяцы понял, отчего умер Блок в 1921 году. Ему нечем было дышать, нечем жить. И такое же абсолютное отсутствие кислорода в воздухе и теперь. Ясно одно: кончилась, оборвалась короткая эпоха свободы, демократии, гласности.
Таков, если угодно, мой взгляд на события 19–21 августа. Политический спектакль со лжегероями, миллионными массовками и непредсказуемыми последствиями в масонской обработке.
Раньше «стучали» в КГБ, сейчас, как видим, «стучат» в газету, «стучат» даже на дворников. Впрочем, КГБ, вероятно, тоже принимает доносы.
В людях снова появился страх, ощущение опасности. И страсть к охоте на ближнего.
– Но ведь мэры Москвы и Санкт-Петербурга осудили «телефоны доверия».
– Да, они выступили против кампании угроз, которая уже начала набирать силу. Видимо, последовало указание с Запада. Но насколько продолжителен этот сигнал «отбоя»? Может быть, это тактический манёвр, а потом идеология террора против инакомыслия наберёт силу?
– Ну при чём здесь Запад и террор? Просто психология тридцать седьмого года живёт в нашем сознании, в нас живёт страх. И когда ситуация напоминает, страх вылезает на поверхность.
– Страх нагнетается и сверху. Например, возьмите организацию политического процесса над путчистами, который готовится. Возможно, он ничем не будет отличаться от знаменитых процессов тридцатых годов. Всё будет зависеть, конечно, от ситуации. Между нами говоря, я бы желал видеть в одной общей тюремной камере и «путчистов», и «форосского узника», и героя, взобравшегося на танк. Актёры одного театра. Только роли разные.
– Как можно их рассматривать вместе? Ведь если бы путчисты победили, вот тогда