днём, и не разделял его скорби. В семье царил разлад – а родители Андрюса, растерянные и сломленные пережитым, не могли разделить убеждения ни дяди, ни деда. Мать испуганно кивала на слова старика: она с детства боялась ему слово поперёк сказать. Йонас же слушал рассеянно, иногда задавал вопросы невпопад, но чаще безразлично молчал – отчего старик в сердцах стучал на зятя кулаком, а мать съёживалась в испуге.
Андрюсу, Иеве и Ядвиге недосуг было выслушивать политические споры-разговоры: надо было искать, чем заработать на хлеб. Из дому родственники не гнали – и на том спасибо. Дядя держал цирюльню да ещё занимался кое-какой торговлишкой: продавал клиентам мыло, душистую воду, разные эссенции… Андрюсу всё это было не по нраву, помощником в цирюльню идти он не захотел. Ядвига всей душой радела за обучение его грамоте, однако и с этим пришлось повременить.
Как-то он шёл по базару – услышал весёлый перестук молоточков и громкий, впрочем, мягкий и приятный мужской голос, что зазывал покупателей. Андрюс оказался перед целым лотком затейливых деревянных вещиц: коробочек, шкатулок, посуды, игрушек… Их украшала затейливая резьба, сверкающая лаком роспись. Андрюс невольно засмотрелся, и даже Тилус высунул наружу из-под хозяйской одежды любопытную мордочку.
Что касалось Тилуса и перстня – Андрюс твёрдо решил, что друга никуда запирать не станет, а вот драгоценным камнем материнской родне глаза мозолить не годится. Поэтому изумруд был надёжно спрятан в потайной кармашек, а прочие ведьмины камни Андрюс прятал в подушке – знал, что плохое укрытие, да не придумалось иного. Кроме него и Ядвиги, никто в доме о сокровищах не знал, вроде бы и некого было опасаться.
К Тилусу дед отнёсся с подозрением, но Андрюс рассказал, что отбил котёнка у цепных псов и даже присочинил, что тот удачу семье приносит. Суровый старик сдвинул было лохматые брови – однако строгого вида внук совсем не заробел, лишь повёл плечом, сказал: «Кот со мною останется, а коли прогоните, вместе с ним уйду». И взглянул в упор большими, светлыми, как безоблачное небо, глазами. Дед, сам не зная почему, отступил – в самом деле, не на улицу же мальчишку гнать? Да и ногами топать, кулаком стучать на него тоже отчего-то не хотелось.
Ну, а если дед смолчал, дядю-цирюльника Андрюс и спрашивать не стал. И остался Тилус жить в дедовском доме, ни на шаг от Андрюса не отходил.
Над ухом раздался звонкий мальчишеский голос:
– Что, паныч, загляделся – нравится? Берите-берите, дёшево отдадим!
Оказывается, у искусного столяра было несколько подмастерьев, мальчиков старше Андрюса – однако тот давно привык, что его, восьмилетнего, принимали за отрока тринадцати-четырнадцати лет.
– Спасибо, я посмотреть только. Хороши уж очень вещицы ваши, да денег у меня нет. Сестрица моя старшая на соседей шьёт-стирает, а родители больны… – Андрюс с трудом заставлял себя улыбаться и любезно говорить с незнакомым