теперь не так уж и далеко. Но вскоре он выяснил, что государь столицу и жильё во дворцах очень уж не жалует, всё ездит туда-сюда; а чтобы его царскому величеству полезным быть, для того в Москве жить совсем и не надобно, скорее напротив.
Андрюс для себя решил, что встречу с царём, которая светлой грёзой угнездилась в его сердце, пока надо бы отложить. Нужно довезти семью до Пскова, устроить отца и мать, дать отдохнуть Ядвиге.
Хорошо б и Иеву пристроить, та как раз в возраст входила… Сам он возьмётся за любую, связанную со столярством да плотничеством работу; перебирать не будет, что дадут, то и ладно – лишь бы деньги платили да уменья позволили набраться. Он в который раз с теплотой припомнил деда: благодаря его прощальному подарку у них появилась возможность хотя и скромно, но всё-таки продержаться первое время.
А потом, когда пройдёт несколько лет, жизнь у них, даст Бог, в колею войдёт – вот тогда он, Андрюс, придёт к царю Петру, в ноги поклонится да скажет, что, мол, буду служить вашему величеству верой и правдой, работы никакой не боюсь, всю жизнь за вас положу, коли дозволите. И перестанет Андрюс, наконец, метаться, тени собственной пугаться да глаза отводить…
Его мысли прервал громкий хохот над ухом: из своих сияющих мечтаний Андрюс мешком свалился на грешную землю. На дороге к Пскову, до которого был ещё день пути, они остановились в убогой придорожной харчевне; Тихону Андрюс велел дожидаться его снаружи да не пропадать. Мать с сёстрами сразу ушли в отведённую им комнату, ибо общество крестьян, слободских, посадских людей, каких-то беглых бродяг, что шатались, как говорили, «меж двор», было весьма пёстрым и грубым. Андрюс, в силу неопытности, пока что плохо понимал разницу в таких сословиях – зато ему бросался в глаза контраст между отчаянной нищетой этих людей и показной пышностью немногих встреченных боярских выездов.
Андрюс с Йонасом сидели в укромном углу, на них никто не обращал внимания. Несколько столов неподалёку были сдвинуты: там собралось большая компания. Все они пили желтоватое пойло, которое здесь называлось «калганной» и скверно пахло. На столе оплывала толстая восковая свеча; колеблющийся красный свет выхватывал из полутьмы заросшие бородами, потные лица, непрерывно двигающие челюстями… Андрюса на миг охватила тоска от всей этой чуждой враждебной обстановки: грязи, шума, чада, пьяных голосов. Вспомнился тихий, опрятный родной городишко: отцовский храм, чистые улицы, любимый лес за рекою… Но тут же другое видение встало перед глазами – сестра Катарина, погребённая под расколотым дубом, пепелище вместо родного дома.
Нет, незачем вспоминать, нет возврата на родину к прошлой жизни, да и не ждёт их там никто. Андрюс перевёл взгляд на отца: тот сидел, погрузившись в свои мысли. За соседним столом вновь захохотали, да так громко, что смех этот болезненно ударил по нервам.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте