в каком-нибудь уважаемом и почитаемом всеми драматическом театре, а на спешно возведенных подмостках в бальном зале родового особняка семьи Аростидов, Шинед никак не могла понять, как ее достопочтимый отец сначала допустил эротическую сцену, а потом и вовсе разрешил публичное убийство. Вот как назвать это деяние, как не убийство?! Актриса мертва, актер – в кровоподтеках на подбородке и довольный, как кот, отведавший сметаны, которую украл из-под самого носа хозяев.
Для достаточно тонкого мировосприятия Шинед произошедшая сцена выглядела ужасной и, по меньшей мере, омерзительной. Ханжой себя девушка назвать не могла, потому что она также пила кровь людей, но это отнюдь не означало, что она вот так, на публике, способна была убить беззащитное существо, юную женщину, да еще демонстрировать всем окружающим радость от своего деяния и прямо-таки ловить восхищенные взгляды публики, упиваясь сомнительной актерской славой. Для Шинед это выглядело пакостным и очень неприятным, будто она испытала унижение.
Она живо отвернулась от сцены и направилась уже к выходу из зала, как ее остановил внезапный окрик отца. Девушка даже замерла на месте, как вкопанная. Она успела снять маску, закрепив ее на прежнем месте, за поясом, и собраться с мыслями. Подошедший к ней Валентин со спутником, престарелым лордом Аллоизом, из того же самого рода, откуда происходила и ее мать, мило улыбались, как две подарочных плюшевых игрушки. Их маски, раскрашенные преимущественно в более чем скромные серый и черный цвета, были сдвинуты, обнажая высокие лбы.
– Дочь моя, – произнес верховный властелин мягким тоном, хватая ее за руку, – как тебе этот спектакль? По-моему, он бесподобен. Актеры играли на высоте.
– Отец, – стараясь быть как можно вежливее и тактичнее, произнесла Шинед, ничуть не опасаясь, что ее ответ может задеть отцовские чувства, – я не могу назвать случившееся действо неким культурным актом, неким проявлением высшего искусства потому, что на моих глазах и на глазах нескольких тысяч зрителей произошло убийство юной девушки. На мой взгляд, было бы преступно не называть вещи своими именами. Ты не находишь, отец? А вы, милорд Аллоиз?
Видимо, старик не полагал, что к нему могут обратиться, и потому смолчал, лишь тихонько хихикнув. Лорд Аллоиз напоминал, скорее, живую мумию, с высохшей, точно древний пергамент, кожей и с таким же высохшим до миниатюрных размеров мозгом, в котором не осталось, кажется, ни одной светлой мысли. Если он ранее и умел произносить, как талантливый оратор, длинные и умные речи, то теперь все его былое красноречие сократилось до отдельных фраз, а куда чаще – до отдельных слов, лаконичных и весьма туманных.
– Я не понимаю, почему тебе не…, – начал отец и вдруг осекся.
– Поверь мне, если бы я знала, что за спектакль ты приготовишь для гостей, я его не смотрела бы, – произнесла смело Шинед, глядя отцу прямо в глаза. – Теперь меня обуревают неприятные чувства.