которая, вооружась ножкой разломанного в щепки стула, попыталась вырваться на свободу. Самому себе Олак не мог не признаться, что в первый момент ему изменило хладнокровие. И даже не потому, что без одежды пленница являла собой поразительное зрелище, сочетая в своем теле пропорции гибкого и мощного бойца с весьма соблазнительными формами девушки. Олака поразило та животная естественность, с какой она вихрем налетела на вошедших, орудуя тупой палкой ничуть не менее умело и опасно, чем какой-нибудь помощник свера – остро оточенным копьем. Бедная Фреда и одна из служанок получили страшные удары и лишились чувств, и если бы не кинжал Олака, которым он, изловчившись и перехватив обе руки девушки сзади, для острастки порезал ей шею, еще неизвестно, какой урон она успела бы нанести замку. Хорошо, что Ракли обо всем этом никогда не узнает. Иначе не миновать Локлану горького расставания со своей пленницей, которую ждала бы не только неминуемая казнь, но и предшествующие ей зверские пытки всеми мыслимыми и немыслимыми способами: уж больно велика теперь потребность Ракли в получении достоверных сведений о замыслах шеважа. Тем более что Локлану, похоже, удалось каким-то образом разговорить строптивую девицу. Причем на языке вабонов. Это обстоятельство, если только здесь не было подвоха или шутки, на которые разудалый Локлан был горазд даже в самые ответственные моменты своей жизни, представлялось Олаку неразрешимой загадкой. Хотя сам он, как и многие жители Малого Вайла’туна, а тем более замка, которым перевалило за пятьдесят зим, знал несколько расхожих слов на неудобном для произношения языке шеважа в память о том времени, когда вабонами твердо, но последовательно правил Гер Однорукий, и некоторым из пленных дикарей было позволено жить среди своих поработителей. Однако он и представить себе не мог, чтобы кто-то из шеважа да еще сегодня, в пору наиболее напряженного противостояния между обоими народами, не только получил возможность, но и удосужился выучить речь заклятых врагов. Последние зим десять, а то и пятнадцать шеважа и вабоны видели друг друга разве что через натянутые луки, и единственным словом, которое с грехом пополам могли запомнить рыжие лесные демоны, был клич «Сигора! Победа!». Правда, едва ли те, кто его слышал, могли передать его соплеменникам, поскольку он означал, что вабоны взяли верх и что противник разгромлен. А поскольку проку от пленных Ракли больше не видел, вабоны добивали любого, кто подавал хоть малейшие признаки жизни. Олак знал об этом не понаслышке и был уверен в том, что приказ выполнялся неукоснительно. Знал, вернее, догадывался он и о том, что хитрый Ракли в свое время предпринимал попытки заслать в Пограничье лазутчиков, которым предписывалось втереться в доверие к шеважа и, пользуясь природным сходством, выражавшемся в рыжих волосах, зажить жизнью дикарей, выполняя задачу глаз и ушей вабонов. Насколько эти попытки оказались удачными Олаку слышать не приходилось. Судя по тому, что творилось в Пограничье теперь, Ракли был застигнут врасплох. Скорее всего, бедных лазутчиков быстро распознали и уничтожили в отместку за гибель
