Меня как будто на помойку выкинули.
Может, это и к лучшему – что нет сети. В конце концов, кому я могла бы позвонить? Семье? От одной мысли об этом у меня подгибаются ноги. Я не могу даже сглотнуть слюну. Во рту пересохло, а чересчур огромный язык мешает, не дает вдохнуть.
Нет, семье – ни за что, говорю я себе. Даже если бы я выбралась отсюда, не смогла бы посмотреть им в глаза. Не сумела бы обнять их и расцеловать. У меня не хватило бы храбрости сказать, как я люблю их. Он тысячу раз повторял мне, что они не простят меня, что выгонят из дома, что, если они узнают, как все было, скажут, что лучше бы я умерла. У меня больше нет семьи и не будет никогда. Если бы они узнали, что я за человек и что совершила, они стали бы стыдиться меня, отвернулись бы.
Я медленно дышу, чувствую боль в груди – мучительное прерывистое покалывание между ребрами. Оно началось, когда я стала искать возможность сбежать отсюда. Как-то раз я рыла туннель и, услышав его шаги, бездумно швырнула сверху подушку, чтобы прикрыть дыру. Или когда я прикидывала расстояние, отделяющее меня от кармана его брюк, в котором он прятал ключи. Однажды мне удалось их вытащить. Оба раза я почувствовала это тревожное покалывание в груди. Он заметил. Я была бледная, с синяками под глазами. «Ты что, наебать меня собралась?» Я бледнела еще сильнее, а он видел, что угадал. Смотрел на меня пристально, не отводя глаз, а потом в первый раз поднял подушку, а во второй – разжал мою ладонь с ключами. «Ну ты и идиотка! – говорил он, связывая меня. – Опять всё испортила».
Зачем я вообще взяла этот чертов телефон, если даже позвонить отсюда не могу? Вот дура. Я же ничего не могу от него скрыть. Уж не знаю, как он это делает, но он все знает, все видит, обо всем догадывается. Он будто видит мои мысли насквозь. «Знаешь, что будет, если тебя найдет полиция? – спросил он меня как-то раз, когда я строила планы бегства. – Ты не знаешь, что это за люди – полицейские. Они не такие, как в сериалах. Они сволочи и будут обращаться с тобой как с преступницей. Заставят тебя раздеться, чтобы провести обследование. Врачи в масках и перчатках станут совать тебе пальцы в самые укромные места – с отвращением, как будто у тебя СПИД. Они ничего тебе не скажут, но отвращение ведь не скроешь. Возьмут у тебя кровь и мочу на анализ, сфотографируют тебя голой и повесят фотографии на стене, у всех на виду. А потом станут допрашивать. Тебя посадят напротив жирного инспектора и заставят описывать ему – наедине – самые непристойные эпизоды твоей жизни, пока он будет ковырять в зубах зубочисткой. Они всё запишут, секретарша напечатает твои показания на компьютере, а через несколько часов их станут передавать из рук в руки, и полицейские будут умирать со смеху, читая, как ты срала в ведро. Желтые газеты напечатают твою фотографию на обложках, а потом тебя ждет долгий тяжелый судебный процесс, на который, конечно, слетятся журналисты. Тебе придется давать показания перед судьей, который не поверит ни единому твоему слову. Думаешь, кто-то вообще поверит шлюхе вроде тебя? Они поймут, что ты чокнутая, и прокурор разоблачит твои враки».
Я понимаю,