s>русском языке. Однако и эта технология несовершенна, и иногда случаются… аномалии…
Герой произведения не раз сталкивается с языковым барьером, не понимает окружающих либо становится не понятым сам, преодолевая многочисленные трудности, связанные, правда, не только с этим. Проследовав вместе с ним по непростому пути до конца, читатель сможет раскрыть большую часть тайн, ведь знать слово и понимать слово – вовсе не одно и то же.
Когда привычные устои рушатся,
Обыденные законы мироздания более не властны.
Предательство – таков удел вернейших из союзников.
И, сохраняя прошлое для будущих времен,
Забвенья бездна отравляет настоящее.
Ибо не воин выбирает сражение,
Но сражение – воина.
И нет в мире более чудовищ, кроме тех,
Что творим мы сами.
Добро пожаловать в мир «Доминиона»!
Вступление
Рожден стяжать кистями вечность.
Ткань времени – и та подвластна мне.
Что души, созерцавшие беспечность,
Познали боль и смерть во тьме.
Рвал и сшивал, и перекраивал
Я нитью красной в черных иглах
Истории неспешное теченье лет.
Истории, чья летопись погибла,
Истории, которых больше нет.
И вот, сижу средь пепелища
В руинах грёз, что обратились в прах,
Я был так горд, но стал так одинок, сижу…
И понимаю:
Лишь я один остался в дураках.
Год 2747. Имеют ли эти цифры какое-то значение? На романтично окрещенной «Колыбелью» планете шел 423-й год со дня основания колонии. Здесь грезы о счастливом будущем смешивались со страхом неотвратимой войны. Войны с врагом неизвестным, но столь могущественным, что лишь единая встреча с ним оставила шрамы, перечеркнувшие привычное понимание истории.
Существуют ли другие колони, или мы – последние выжившие представители рода людского? За четыре столетия этот вопрос, так и не получив убедительного ответа, постепенно уступил другим: А был ли враг? Почему он не нападает? Существовала ли вообще та «Великая экспедиция», оставившая после себя два проржавевших остова жалких кораблей, едва способных подняться к звездам?
Человечество оставалось верным себе. Даже в таких обстоятельствах ведомые гордыней и тщеславием люди ухитрились погрязнуть в мелочных, честолюбивых конфликтах между собой.
Но эта история – не про них.
Холодный голубой свет заката убаюкивал тихую долину, отражаясь в прозрачной воде неглубокого озера, играя в ветвях причудливо перекрученных деревьев, покрытых множеством тонких иголок. Пушинки мелких кустарников парили в воздухе, переливаясь тусклыми бликами, а на берегу озера, пристроившись на краю деревянного пирса, расселся пухлый человек, увлеченно болтая в воде ногами и разглядывая поднимаемую этими нехитрыми манипуляциями муть.
– Ник, это ты здесь? – раздалось позади деревьев, и на пирсе появился второй человек – худощавый юноша, едва достигший зрелости, облаченный в грязный, местами залатанный рабочий комбинезон, с добрым лицом и безмятежными глазами. Конечно же, это был Альберт. Кто еще мог так дерзко проникнуть в тайное убежище Николая, где тот укрывается от самого страшного демона этого мира – работы?!
– Хэй, Ал! – сладко потянулся Николай, запустив пятерню в свои короткие рыжие волосы и распластавшись на досках во весь рост.
– Ты опять слинял пораньше. Даже сегодня.
Наградив толстяка осуждающим взглядом, юноша приступил к отмыванию обильно покрытых землей и мозолями рук.
– Я уверен, наши предки пересекли всю Вселенную вовсе не для того, чтобы мы тут выращивали кукурузу, – протянул руки к небу Николай.
– Может быть, – усмехнулся Альберт. – Но ведь для чего-то они привезли сюда все эти семена?
Николай поднялся на ноги и скрестил руки на груди с гримасой наигранного возмущения.
– Если ты не забыл, твои дорогие овощи были чудом спасены, когда «Ковчег», атакованный до сих пор неизвестным врагом, развалился на части. Кто знает, может, прямо сейчас наши недруги смотрят на нас и готовят план вторжения, пока ты трясешься над грядками…
– Будет тебе! Уже сколько лет прошло? Четыреста двадцать? «Вдруг война, а я уставший» – твой аргумент?
– Четыреста двадцать три, Альберт! Четыреста двадцать три! – погрозив пальцем, менторским тоном поправил приятеля Николай.
Альберт, представлявший факультет растениеводства и животноводства, вновь был повержен представителем органической химии, но именно страсть к непрофильной для обоих отделений древней и древнейшей истории и была тем связующим раствором, скреплявшим многолетнюю дружбу