никак не реагируя на оскорбления. С высоко поднятыми головами они шагали навстречу своей судьбе, вперед и вперед.
Дома мама все больше молчит, а когда тишина становится тяжелой, как серая ноябрьская туча, папа выводит из гаража свой старый мотоцикл и едет к друзьям на военную базу. Мне бы хотелось, чтобы он взял меня с собой, но он никогда меня не берет. Он говорит, что солдатам, которые отправляются с миссией, надо поговорить между собой, поделиться секретами. Они все уедут осенью, весь контингент.
Сегодня, прежде чем оседлать мотоцикл, папа сказал мне, что нет ничего важнее братьев по оружию, когда вы в зоне боевых действий. Спаянные неразрывно.
– Почему ты называешь их братьями, если они тебе не настоящие братья? – спросил я.
– Потому что мы семья там, на поле боя, и никто никого не бросит. Мы отвечаем друг за друга. Это называется солидарность.
На полсекунды я представил Лоранс сестрой по оружию и скорчил гримасу. Честно говоря, меня это не особо привлекало. Приказы все равно будет отдавать она. И потом здесь, дома, мы не в зоне боевых действий.
Сегодня днем мы всей семьей набились в пикап и поехали на военную базу повидать Кевина, Валери и двух их сыновей. Он – твой брат по оружию в Боснии, перед самым моим рождением, она – единственная мамина подруга. Что мне там делать, я не знала. Да и вообще, как только мы приехали, вы с Кевином взяли по банке пива и уселись в патио, пристроив задницы в пластмассовых креслах.
Вы чокнулись, отпили по большому глотку. Мальчишки утащили Люку на лужайку, а мы остались в кухне женской компанией. На стойке возвышалась огромная стеклянная банка, полная разноцветного драже.
– Красиво, – сказала я. – Многовато их, правда?
– Это песочные часы, – ответила Валери. – Со следующего воскресенья мальчики будут съедать по одной после ужина. Когда их больше не останется, отец вернется.
– Если я правильно поняла, триста шестьдесят драже разделить на двух детей равняется сто восемьдесят драже разделить на тридцать дней равняется шесть месяцев?
Валери с улыбкой кивнула. Потом повернулась к Карине.
– А ты, подруга, как?
Я поняла. Взяла Матильду, коляску и – оп-ля! – мы идем прогуляться. Мне надо было остаться дома с сестренкой, я бы отвезла ее на детскую площадку. Какое паршивое лето. Но это не то, чего ты хочешь, папа. Ты хочешь, чтобы мы были рядом, все время. Хоть ты и разговариваешь с нами все меньше, хоть ты и отдаляешься от нас все больше с каждым днем.
Мама с Валери, полагаю, хотели пооткровенничать. Или вспомнить время, когда они познакомились на военной базе на Западе, где все говорили по-английски. Им было по двадцать лет, они были влюблены и чувствовали себя одиноко, их молодые мужья, «голубые каски»[2], отправились в Боснию, в Сомали или еще куда-то.
Я катила Матильду по прямым и унылым улицам военной базы, между рядами одинаковых домов, перемежавшимися редкими магазинами. Я узнала семейный центр. Мы жили здесь, когда я была маленькой. Потом ты ушел с действительной