нигде не наблюдалось. Фонариков, оставленных на столе, тоже. Чего и следовало ожидать. Вместо них на лавке под окном угнездились две чёрно-красные спортивные сумки на молниях с раздутыми боками. Каждое новое доказательство справедливости слов Альберта отнюдь не радовало, и «честность» постфактум не внушала доверия, наоборот, вскрывала коварство вселенских масштабов, которое давило, властвовало и душило малейшие попытки неповиновения. Ребята тоскливо пробежали глазами по знакомым и уже безвозвратно чужим, как далёкая галактика, незатейливым предметам быта. Печка, у которой они сушили свои вещи, стараясь не прислонять их к закопченному боку, была подновлена свежей кладкой, раскрошившиеся кирпичи, чадящие сквозь обломки, заменены целыми. Обшарпанный, поцарапанный стол застелен чистой клеёнкой. У порога в комнату – аккуратная циновка и рядом – чьи-то резиновые сапоги, мужские. На всём лежал отпечаток неузнаваемости. С каким бы восторгом они сейчас обнаружили здесь свои промоченные дождём и выпачканные одёжки, даже трескучая дверь, проклятая не единожды, заставила бы их возликовать со слезами умиления.
Не дожидаясь приглашения, «гости» плюхнулись на табуреты у стола, смутно припоминая о чугунке с кипятком, оставленном на печи, о пучке дикого змееголовника на полочке, припасённого для утреннего чая. Которые остались там, в прошлой жизни… Стелла с Кариной домовито захлопотали, выкладывая на стол продукты. У Стаськи дразнящий запах еды не вызвал соответствующей реакции. Все внутренности завязались узлом, бойкотируя навязанное гостеприимство. Глаза застилало мутным, позволяя видеть лишь очертания предметов, и она крепилась из последних сил, чтобы не расплакаться.
Когда хозяева расселись за столом, с наслаждением утоляя голод, разница между ними и приглашёнными стала особенно впечатляющей. Женщины перемигивались, перешёптывались и хихикали, художник восседал отдельно, на почётном месте, как глава клана, чтобы ни у кого не возникло сомнения, кому здесь подчиняться.
Нефор протянул руку, взял кусок хлеба, но ко рту не понёс, стал крошить на столешнице, машинально водя пальцем в рыхлой кучке, которая, повинуясь ему, превращалась в замысловатый орнамент.
– А что вы такое не договорили у костра? – подала голосок Инна. Не получив ответа на свой вопрос, она продолжала мучиться им и посчитала момент подходящим, чтобы повторить. – «Тем более что…»?
Альберт, перестав жевать, с набитым ртом молча уставился на девушку. Стелла перестала хихикать и только теперь спохватилась:
– А почему вы ничего не едите? Проголодались же, – она стала пододвигать к ним тарелочки, баночки. – Вот рыбка жареная, огуречки, свежие и малосольные, опята маринованные… Сама собирала. Ешьте.
– Не ешьте, – деревянным голосом отрезал Артём.
И Стаська, услышав голос друга, встрепенулась. Она вдруг вспомнила, как они вдвоём однажды говорили о языческих верованиях славян. Древние предки считали, что, вкусив