это происходит только в тех случаях, когда человек хочет снять с себя некую тяжкую ношу, которая его гнетет. Некоторые медики по-прежнему руководствуются пустившими глубокие корни стереотипами, согласно которым сны можно как-то интерпретировать и таким образом объяснить людям, в чем их проблема. Но хорошие врачи предпочитают не делать этого, а следовать за пациентом – лучшим экспертом в том, что касается его сознания. Однако в те времена, о которых я сейчас рассказываю, в психотерапии я была вроде ученика в автошколе – стремилась все делать по учебнику. На какой-то короткий момент мне вдруг пришла в голову безумная мысль о том, что, возможно, следует, как «настоящему психоаналитику», попытаться проникнуть в сны Тони. Не этого ли он хотел от меня? Когда я спросила, может ли он более подробно рассказать о своих кошмарах, Тони отрицательно покачал головой, причем весьма энергично. В комнате снова воцарилась тишина. Я сидела на стуле, стараясь выглядеть спокойной, на языке тела давая понять, что его отказ не вызвал у меня никакой негативной реакции. В самом деле, двум взрослым незнакомым людям всегда непросто бывает начать разговор о каких-то неприятных вещах.
Я невольно подумала о других первых сеансах, о мнении моих коллег и наставников по поводу того, как нужно разговаривать с людьми, которые совершили убийство, и как их слушать. Вскоре я так углубилась в собственные мысли, что чуть не забыла, где нахожусь. Меня вернул к реальности голос Тони, который нарушил молчание.
– Ну и как это работает? – спросил он с некоторым вызовом в голосе. – Мы что, будем просто сидеть здесь? Разве вы не будете о чем-нибудь еще меня спрашивать?
Похоже, пациент перестал чувствовать себя комфортно в тишине. В ответ я сказала, что нам может понадобиться время, чтобы получше познакомиться друг с другом и почувствовать себя свободнее, а пока в ходе нашего общения время от времени будут возникать паузы, во время которых мы будем молчать. Я напомнила своему собеседнику, что еще совсем недавно, когда мы с ним сидели молча, он ощущал себя вполне нормально, и поинтересовалась, означает ли его реплика какие-то перемены.
– Теперь я почему-то чувствую себя немного напряженно, – ответил Тони.
Мысленно я торжествующе вскинула руку – этот вроде бы простой и нейтральный ответ означал, что Тони способен замечать различия в своем эмоциональном состоянии и описывать его изменения. Кроме того, он ответил на прямой вопрос, не прибегая ни к каким защитным маневрам. Всякий раз, встречаясь с кем-то в качестве специалиста-психотерапевта, я хочу знать – любопытен ли мой собеседник? Готов ли он помогать мне? Интересно ли ему состояние его собственного сознания? И если на эти вопросы можно ответить положительно, то это хороший знак.
Я знала, что на начальной стадии терапии людям иногда бывает легче отвечать на вопросы, чем задавать их или просто разговаривать. Поэтому я решила спросить Тони еще кое о чем. Я поинтересовалась, видит ли он какую-то связь между