и попеременно давил той ногой, в какую сторону следовало повернуть. В этом отношении, конечно, повезло заряжающему Ведясову: сунул ему командир кулак под нос, значит, будь добр зарядить пушку бронебойным снарядом, а если растопыренные пальцы, значит, осколочным.
– Сияешь, как начищенный котелок, – сказал, широко улыбаясь, Григорий как только Ленька подошел. – Надо думать, не вхолостую съездил? А то наш лейтенант мне плечи так оттоптал, будто цыганочку станцевал. Да не просто станцевал, а с выходом, – пошутил он и спрыгнул с брони на землю, в талый грязный снег.
Ленька достал из кармана теплую рукавицу, вынул из нее бережно завернутую в ветошь радиолампу, показал Григорию.
– Вот она, родная, – сказал он ласково, с любовью разглядывая лампу со всех сторон, и, заметив, что Григорий тянет руку, испуганно прижал лампу к груди. – Еще уронишь!
– Трясешься над своим хозяйством, как курица-наседка над цыплятами, – беззлобно засмеялся Григорий и дружески хлопнул товарища по плечу. – Давай, налаживай свой аппарат.
Ленька, скинув куртку, остался в одном комбинезоне и полез в танк через люк механика-водителя, а Григорий пошел вокруг приземистого корпуса грозной машины, скрупулезно исследуя каждый болт, каждую заклепку, чтобы своевременно обнаружить неисправность и предотвратить возможную поломку в бою, тем самым сохранив себе и товарищам жизни.
– Михайлов, – окликнул его голос мужчины, скрытого танком, – Бражников вернулся?
– Так точно! – отозвался Григорий, монтировкой выковыривая застрявший в траках булыжник, неизвестно в каком месте подцепленный. Казалось бы, что значит для танка какой-то булыжник, а ведь из-за него запросто может при повороте оборваться гусеница. – Он уже занимается радиостанцией.
Из-за танка вышел лейтенант лет двадцати шести. Это был их командир Петр Дробышев, низкорослый, сухой и жилистый белорус. В мирное время он работал шахтером-проходчиком на Кузбассе. Там у него сейчас остались жена Лиза и двое малолетних детей – сын пяти лет Вовка и трехлетняя дочь Нюрка. Оттого, что Дробышев большую часть времени проводил под землей, должно быть, и был он характером угрюмый, молчаливый, вид имел суровый.
Лейтенант только что вернулся от командира роты. Походка у него была такая, что ни с кем не спутаешь, из-за нее его узнавали издалека все танкисты полка, а может, и дивизии. Он ходил, как будто втыкал свои кривые, как у кавалериста, ноги в землю, чтобы крепче на ней стоять. Дробышев был одет в танкистскую куртку, зато в пилотке, небрежно сдвинутой на правую сторону, что без слов говорило о том, что лейтенант находился в волнительном состоянии. Офицерский планшет болтался на ремне на боку, как и кобура с наганом. Он молча взял у Григория монтировку, постучал в броню.
– Свистать всех наверх! – рявкнул хриплым простуженным голосом Дробышев, и Григорий невольно подобрался.
Внутри раздался крепкий матерок Илькута, а вскоре появился он сам.
– Слушаю! –